Воспоминания об Александре Грине

Александр Степанович привлекал внимание и тем, что был писателем и общительным человеком. Скоро вокруг него образовался кружок близких людей.

В этот кружок входили: Лидия Петровна Кочеткова, Машинцевы - Мария Осиповна и Василий Васильевич,

PAGE 474

Екатерина Григорьевна Надеждинская, Иван Александрович Ноздрачев, Константин Новиков, Николай Сту-денцов.

Александр Степанович много читал и работал. Письменный стол его всегда был загружен книгами и рукописями. Любил охоту; иногда по нескольку дней пропадал в окрестных лесах.

Кроме вышеперечисленных лиц Александр Степанович был долго, тепло и дружески близок со студентом Суреном Николаевичем Багатуровым, очень серьезным, болезненным человеком. Багатуров умер до революции.

Николай Студенцов был сыном священника из города Пензы. Семья была революционно настроена. Его брат Александр, по словам Николая, знал Александра Степановича еще во времена солдатчины, в Оровайском батальоне, в Пензе, склонил его к революционной работе. В те годы Александр отбывал каторгу в Сибири. Студенцов, Надеждинская и Машинцева закончили ссылку осенью 1911 года.

Обычно ссыльные знакомились попросту, без церемонии. С Александром Степановичем и Верой Павловной знакомство произошло по всем правилам. Их официально познакомил Студенцов. Александр Степанович очень любил, когда к ним приходила Е. Г. Надеждинская. У нее был очень красивый голос, и Грин заслушивался ее пением.

…На рождество 1910 года Гриневские сделали рождественскую елку. Александр Степанович на елку повесил маленькие шкалики. Надеждинская много пела, особенно хорошо «Скажи, дева младая, куда нам путь лежит». Александр Степанович танцевал неуклюже, но весело.

…Случай зимой. Как-то вечером поехали компанией кататься в лес, в трех санях. Шутя и смеясь, ехали по красивой лесной дороге. Александр Степанович соскочил с саней и пошел в лес. Сначала не беспокоились, но он не возвращался. Вера Павловна заволновалась. Мужчины сошли с саней и пошли в глубину леса, кричали, аукали, ждали, Александр Степанович не возвращался. Обеспокоенные и взволнованные вернулись домой без него. Утром Александр Степанович пришел домой. Рассказал, что брел, брел, задумавшись. Видимо, далеко зашел. Устал. Набрел на избушку лесника и переночевал в ней. Был очень доволен.

PAGE 475

…Компания, окружавшая Александра Степановича, жила дружно, весело и ласково друг к другу. Озорничали часто, как малые дети».

В декабре Вера Павловна уехала в Петербург. Почти одновременно с ее отъездом Грин послал письмо в Москву, в редакцию «Русской мысли» Валерию Брюсову:

«Пусть рукопись моя останется у Вас вместе с моей покорнейшей просьбой по возможности напечатать ее в течение этого года. Это просьба, а не условие.

У меня нет никаких рассказов из современной русской действительности. Все в этом же роде. Может быть, считая рукопись принятой, Вы не откажете мне в небольшом авансе от 50 до 100 р.? Вообще я получаю с листа 125 р. Если это (аванс) сделать неудобно, то не обращайте внимания.

Очень приятно мне, что Вам понравились мои стихи.

Примите уверение в совершенном к Вам почтении А. С. Грин».

Речь в письме идет о рассказе «Трагедия плоскогорья Суан», который был послан в журнал еще из Петербурга. «Русская мысль» опубликовала его только в июле 1912 года. Грин не мог знать, что в марте 1911 года Брюсов в письме к другому редактору журнала П. Струве так отзовется о его рассказе: «„Трагедия плоскогорья Судан" * Грина, вещь, которую я оставил в редакции «условно», предупредив, что она может пойти, а может и не пойти, вещь красивая, но слишком «экзотичная» и к тому же большая (в ней больше 2 листов)».

Во время пребывания в Пинеге Грин старался не порывать старых связей с журналами. Его ближайший друг Л. Андрусон, превосходный переводчик скандинавских поэтов, попросил у него что-нибудь для нового журнала, где он был секретарем. Грин тотчас откликнулся, отправив рассказ «Позорный столб», написанный в Пинеге.

Познакомившись поближе с местными жителями, * Описка: «Суан».

PAGE 476

Грин вскоре увидел, что в городе большой популярностью пользуется «Пробуждение». Еще в Петербурге он оставил в редакции этого журнала рассказ «На склоне холмов», но в общем-то он недолюбливал этот сахарный ежемесячник, от которого слишком откровенно несло благополучным мещанством. Теперь Грин обратился к редактору журнала Корецкому с письмом:

«Дорогой Николай Владимирович! Я живу в Пинеге, Архангельской губ., сослан на 1 /2 года.

У Вас начинается подписка. Не возьмете ли Вы, за наличные, теперь небольшой рассказ, рублей на 50- 70-ть? Здесь трудно и без денег плохо.

Очень прошу Вас также высылать «Пробуждение» сюда. Да, далеко от меня Петербург. Грустно.

Напишите мне что-нибудь. Ваш А. С. Грин».

Старые связи быстро таяли: в этом нетрудно убедиться, посмотрев на маленький список произведений, опубликованных Грином в 1911 году. А ведь писал он много. В сущности, Гриневские в ссылке жили на деньги отца Веры Павловны, а Грину так хотелось самостоятельности.

Через месяц Грин вновь пишет Корецкому. На этот раз письмо его шутливо:

«Многоуважаемый Николай Владимирович! Скучно, скучно без «Пробуждения». Я привык к этому журналу, и, когда приходит почта, грустно, что не видишь знакомой обложки. Не поскупитесь, вышлите «Пробуждение»!

Я узнал, что Вы больны. Это меня беспокоит, я знаю по себе, что такое ревматизм, ибо пролежал раза три по 1,5 и 2 месяца совсем без ног. При болезнях я вообще утешаюсь всегда тем, что есть еще худшие болезни, чем претерпеваемые в данный момент.

Я грущу. Я вспоминаю Невский, рестораны, цветы, авансы, газеты, автомобили, холодок каналов и прозрачную муть белых ночей, когда открыты внутренние глаза души (наружные глаза души - это мысль). Здесь морозы в 38 гр., тишина мерзлого снега и звон «в» ушах, и хочется подражать Бальмонту:

Заворожен, околдован, отморожен, без ушей, Ярким снегом огорожен, получил в этапах вшей.

PAGE 477

Вши давно «отведи с «миром» - получили от небес.

Но измучен ими -… (неразборчиво)

Я смотрю на темный лес.

Граммофон орет в гостиной.

На стекле - желток луны.

Я нечаянно рябиной

облил новые штаны.

За стеной бушует дьякон:

На Крещенье, сгоряча,

Он, в святой воде обмакан,

Принял внутрь «Спотыкача».

За окном скрипят полозья;

Там, по берегу, к реке,

Ледяных сосулек гроздья

Едут вскачь на мужике.

Между тем у стен Розетты

Катит волны желтый Нил,

Пальмы. Финики. Галеты. Зной, чума и крокодил.

Извините за баловство. Желаю от души выздоровления».

Период затворничества, когда Грин не хотел знакомиться ни с кем из ссыльных, кончился. Затворничество это, впрочем, легко объяснимо. По опыту севастопольской тюрьмы и сибирских этапов он уже знал о бесконечных, совершенно бесплодных, а подчас и бессмысленных спорах, которые в конечном итоге всегда заканчиваются ссорами. Но и слишком долго оставаться один он тоже не мог. Грин был из тех людей, которым шумное большое общество было в общем не нужно. Он, вероятно, охотно близко сошелся бы с кем-нибудь, чтобы вести неторопливые беседы, но еще лучше в присутствии другого посидеть, помолчать, подумать, изредка перекидываясь ни к чему не обязывающими замечаниями. Таким молчаливым собеседником была для него Вера Павловна. С ее отъездом дело пошло хуже. Он затосковал по людям. Даже книги - вечное его прибежище - не помогали.

Теперь Грин сам стал искать общества людей, ходить в гости, вести «светские» разговоры, а по вечерам воз