Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре

А Николай Николаевич только прищурил глаз:

— Керенский? Не знаю‑с, Аркадий. Не видел, а потому ничего сказать не могу.

— А кто тогда, по-вашему, лучше — Керенский или Николай Второй?

— Не видел я, Аркадий, Керенского и Николая не видел, и кто из них лучше — не знаю!

Вот те и на! А кто же тогда знает?

Николай Николаевич, заметив его недоумение и растерянность, хитро подмигнул:

— А ты вот сходи деповских рабочих послушай. Они так говорят о Керенском и Николае: «Хрен редьки не слаще». И тянутся к большевикам.

Вот и опять это непонятное таинственное слово «большевик».

— А что это за люди такие — большевики? И как бы их увидеть. Ну хоть одним глазом.

Николай Николаевич улыбнулся:

— Почему же только одним? Приходи посмотри. Дом Волкова знаешь?

— На Сальниковой? Рядом с Духовным?

— Он самый. Там у большевиков клуб. Приходи!

— А с Митькой можно?

— Можно и с Митькой.

Про своего приятеля Аркадий спросил не случайно. Дело в том, что Митька окончательно разуверился в революции. Какая это, говорит, революция, если все по-старому. Только и радости, что закон божий отменили, да и то не совсем: кто хочет — ходи, а кто не хочет — бумагу неси от родителей, что они не возражают. А у Митьки очень даже возражают. Какой же прок Митьке от этой революции: ботинок новых никто не дал, а батька, как напьется, по-прежнему лупит его почем зря. Как и до революции.

Да, откровенно говоря, и ему, Аркадию, тоже не очень революция нравилась. Правда, закон божий можно не учить. Да красный бант на груди появился. А так все как было. Правильно Митька сказал.

Но весть о том, что живут в городе настоящие революционе ры-большевики обрадовала Аркадия. И с тех пор он стал дни и ночи пропадать в небольшом темно-красном домике с балконом на Сальниковой улице.

Здесь верховодили ссыльные большевички Мария Валерьяновна Гоппиус и Софья Федоровна Шер.

«Так вот они, революционеры, какие бывают! — думал Аркадий. — Ничего-то, кажется, особенного в них нет, просто хорошие и смелые люди. И как я сразу не догадался? Ну и чудеса!»

На Сальниковую улицу в маленький деревянный дом Волкова, что совсем рядом с большим каменным зданием духовного училища, приходили рабочие с кожевенной и кошмовальной фабрик, солдаты из госпиталя, пленные австрийцы, выездновские крестьяне.

Мария Валерьяновна устраивала в клубе диспуты, вела агитацию среди солдат и рабочих, группировала вокруг себя кружок интеллигенции. С ними была и мать Аркадия, она тогда готовилась вступить в партию большевиков.

Наталья Аркадьевна многое передумала в эти дни, она ясно осознала, какая большая ответственность ложилась на нее и всех ее друзей. То новое, что принесла с собой революция, не могло не волновать и Соколова: он понимал, что теперь уже можно открыто воспитывать детей честными, смелыми, мужественными. В мае 1917 года Николай Николаевич вступает в большевистскую партию.

Очень обрадовало Аркадия письмо от отца: на войне солдаты выбрали Петра Исидоровича председателем полкового комитета. Теперь Голиковы оба стали председателями: отец — на фронте, Аркадий — в училище. Аркадий очень скучал по отцу. В своих письмах он писал Петру Исидоровичу обо всем, что его волновало. А в одном написал даже стихами: «…но миг настанет лучезарный — мы будем вместе навсегда».

Большевики стали давать Аркадию разные мелкие поручения: сбегать туда-то, отнести то-то, вызвать того-то. Так Аркадий оказался не то адъютантом, не то рассыльным у арзамасских большевиков.

Он охотно бегал, относил, вызывал, а сам все слушал и слушал, о чем говорят эти всегда озабоченные, интересные люди.

С каждым днем Аркадию становилось все понятнее, кто такие большевики. Он побывал вместе с ними на митингах и в бараках беженцев, в деревнях и у рабочих депо, в Усть-Двинском лазарете, где лежали больные и раненые фронтовики.

Ходили в этот лазарет большевики ежедневно. Администра ция старалась не допускать их к выздоравливающим. Тогда они проникали в лазарет через окна. Беседы здесь с солдатами затягивались надолго. Говорили о мире, войне, выносили резолюции (это трудное слово Аркадий уже знал) поддерживать только рабоче-крестьянскую власть, часто повторяли уже не раз слышанную Аркадием фамилию — Ленин.

«Ленин! Наверно, это самый главный большевик, — думал Аркадий. — Не зря же о нем так часто говорят…»

В эти дни в клуб большевиков часто заходили солдаты в грязных измятых шинелях со следами споротых погон. Обросшие, злые, измученные, они брели в родные края и, бывало, застревали в доме Волкова.

Так здесь появился и вихрастый солдат с большими рыжими крапинками на лице. Он оказался очень трудолюбивым человеком. Выполнял любые поручения, и Аркадий только завидовал его расторопности и исполнительности. Солдата звали Иваном Антипычем или просто Будей.

Однажды солдат пришел в клуб очень злой. Лицо его, и без того красное от веснушек, пылало огнем.

— Долго, что ль, канитель тянуть? Будя!

Рыжий солдат считался в общем-то тихим человеком, и таким злым его видели впервые.

Обращаясь к кому-то за окном, солдат неожиданно выругался и погрозил кулаком:

— Тоже мне революция! Кругом, значит, митинги, слова-то какие: «Свобода, свобода!» Флаги красные развесили… Да пропади она пропадом, такая ваша свобода!

В клубе в то время находились Николай Николаевич и Аркадий. Николай Николаевич, услышав ругань, подошел к солдату и взял за рукав.

— Не горячитесь! — показал в сторону Аркадия. — Здесь дети. Что же случилось, объясните, наконец, толком…

Махнув рукой, солдат, чуть не плача, заговорил:

— Обидно, Николай Николаевич! За что же страдали? Вон Жевакин — фабрика у него, а ведь тоже себя революционером считает. Как же, красный бант нацепил. — Глаза у солдата презрительно сузились. — Как же, ре-во-лю-цинер!

Солдат полез в карман и, вытянув оттуда большой, в черную клетку платок, громко высморкался.

— …Революционер, — продолжал он. — А как пошли мы, значит, к рабочим говорить по текущему моменту, собак напустил. Вот вам и свобода слова, вот вам и свобода собраний, граждане «свободной Расеи»…

Рыжий солдат тяжело вздохнул, посопел и снова полез за платком.

А случилось вот что.

Мария Валерьяновна и Софья Федоровна пошли на войлочную фабрику — побеседовать с рабочими. Но когда женщины появились во дворе фабрики, хозяин выпустил на них двух огромных собак.

Сам хозяин стоял на крыльце конторы и злорадно кричал:

— Попробуйте-ка суньтесь еще! Рекс, ату! Возьми их, ату!

Два волкодава истошно лаяли, наступая на женщин.

Что было делать? Оставалось уйти. Когда за Марией Валерьяновной и Софьей Федоровной захлопнулась калитка, хозяин крикнул вдогонку:

— Ну как, обожглись? Попробуйте-ка еще раз!

Выбежавшие на шум конторские служащие, подражая хозяину, орали на разные голоса:

— Ленинцы!

— Германские шпионы!

— Предатели России! Ату их, Рекс, ату!

На улице Мария Валерьяновна и Софья Федоровна встретили рыжего солдата и рассказали о случившемся.

Выслушав сбивчивый рассказ солдата, Николай Николаевич задумался: «Что же делать? Собрание назначено, рабочие ждут агитаторов. Как быть?»

— Николай Николаевич, — попросился Аркадий, — пошлите меня на фабрику…

— Не поможешь ничем, Аркадий…

— Помогу, Николай Николаевич, честное слово, помогу, я уже придумал!

— Может, супротив кобелей заклинания знаешь? — насмешливо спросил рыжий солдат.

— А вот и знаю! — обиделся Аркадий. — Я, Николай Николаевич, к Марии Валерьяновне побегу.

Николай Николаевич нервно теребил свою черную бороду.

— Ладно, беги. Предупреди рабочих. Только будь осторожен!

— Есть быть осторожным!

Аркадий только этого и ждал. Пусть смеется солдат, пусть, а он уже придумал, как сообщить рабочим о случившемся. Аркадий помчался по направлению к Песочной улице на фабрику Мочалова.