Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре

Из буфета уже неслись разудалые песни. Неистово визжала скрипка часовщика Цыпуса, яростно бил в огромный барабан хромой Яшка-портной. Бал затеяли костюмированный: в вихре вальса кружились клоуны и матросы, цыганки и коломбины.

Около полуночи через зал степенно проследовал высокий мужчина во фраке. В руках у него был огромный портфель с четкой надписью: «Министерство внутренних дел». Голова неизвестного была увенчана маской… осла с длинными ушами.

За маской услужливо семенил низенький человек с нагайкой в одной руке и огромным деревянным пистолетом в другой. Через плечо была повязана ярко-голубая лента, на которой чернела надпись: «Департамент полиции». На голове маленького человечка тоже была маска — нечто среднее между мордой волка и шакала.

Оркестр умолк. Все застыли в изумлении. Что же будет дальше?

Большинство подгулявших так и не разглядели надписей и не сразу догадались, в чем дело. А когда поняли, было уже поздно: пройдя зал, крамольные маски неторопливо вышли в вестибюль, оделись и покинули клуб.

Начались допросы, полиция произвела обыски. Увы, крамольники как в воду канули!

— И кто же это был? — не в силах удержаться от смеха, спрашивала мама. — Цыпус не говорил?

— Бог его знает! Кое-кого, говорят, допрашивали. И даже протоиерея — сын у него считался крамольником. Только ничего не узнали.

— А вдруг революционеры?

— Ну, до революционеров им, Наташа, далеко. Те осторожнее. А что смелые и хорошие люди — факт.

«Кто бы это мог быть? — размышлял Аркадий. — Может, такие же люди, как в книге Степняк-Кравчинского?»

Новая книга ошеломила Аркадия. А что, если вдруг живут эти люди, революционеры, сейчас в захудалом Арзамасе? Вот бы их повидать!

Два дня подряд читал Аркадий на сеновале таинственную книгу. Дойдя до конца, он начинал сначала и еще бы стал, да вдруг мама вспомнила про нее. И только положил ее на прежнее место, соседский Митька заявился. Вот бы ему показать — завидовать бы стал ужас как!

Аркадий уже хотел было похвастаться перед Митькой таинственной книгой, но передумал. Лучше уж в другой раз. Потому что Митька пришел хмурый и еле сдерживался, чтобы не зареветь.

— Ты что какой кислый?

— Будешь кислым…

На щеках у Митьки размазаны грязные слезы, под глазом огромный синяк.

— Кто это тебя, Мить, так разукрасил?

— Батя выпорол… — Митька поднял рубаху. На худенькой спине — все ребра пересчитаешь — запеклась большая ссадина.

— Что он, сдурел, что ли? — удивился Аркадий.

— С работы его выгнали. Ну, дали расчет, вот он и напился, как свинья. К мамке стал приставать с кулаками. А я ему говорю: «Не тронь, батя, мамку! Чем на водку деньги изводить, лучше бы мне ботинки купил». А он разозлился и кричит: «Ах, говорит, яйца курицу учат!» И хвать меня табуреткой. А потом сел на пол и заревел.

Аркадию стало жаль Митьку.

— А ты не реви. Скоро все не так будет. Я одну книгу читал, так там говорится, знаешь, о каких людях! Они, знаешь, за революцию идут!

Митька вытер рукавом рубашки слезы и, шмыгнув носом, спросил:

— А это что такое — революция?

— Я и сам еще хорошо не знаю. Только когда эта самая революция случится, все не так будет, все лучше будет и жизнь будет совсем хорошая.

— Это как? — удивился Митька.

— Ну, как тебе сказать, — неуверенно начал Аркадий. — Вот ты бедный и ботинок у тебя хороших нет. А в революцию будет все наоборот. Кто богатый, тот станет бедный, а кто не совсем бедный, станет еще лучше жить.

Митька снова шмыгнул носом, и лицо его просияло.

— Вот только бы узнать, когда она будет. А то вдруг утром встанешь, а тебе скажут: «Вставай, соня, революция уже была; проспал ты все на свете!» Глянешь на стол, а там уже и ружье «Монте-Кристо» лежит, а у тебя под кроватью — новенькие ботинки. Здорово ведь, а?

Митька недоверчиво поглядел на Аркадия и, ощупав шишку на лбу, решительно спросил:

— А ты не врешь?

— Ей-богу, не вру, Митька! — И, тряхнув Митькину руку, добавил: — Ты только, как услышишь про революцию, — сразу ко мне. А если я, то я к тебе.

— Вот те крест, прибегу! — и Митька, поморщившись от боли, перекрестился.

Шли дни, недели, месяцы. Митька уже в сотый раз спрашивал у Аркадия про революцию, но о ней, как назло, ничего не было слышно в Арзамасе.

Аркадий и сам уж было начал сомневаться, думая: «А вдруг в той книге одно вранье про эту самую революцию», и уже не раз тайком лазил в полутемный чулан, чтобы еще раз перечитать книгу: может, что не так в ней понял, может, была она уже — эта революция.

Но таинственная книга с тех пор, как ее хватилась Наталья Аркадьевна, куда-то бесследно исчезла.

ХОРОШИЕ ЛЮДИ

Измученные, изуродованные возвращались в Арзамас те, кто не был убит на полях Галиции, в Карпатах, под Трапезундом и Ригой. Приезжали кто на побывку, а кто и навсегда с пустым рукавом, заправленным под ремень, или с парой деревянных костылей.

Это были солдаты, которых провожал Аркадий в тот памятный августовский вечер 1914 года.

В Арзамасе было тоже не легко. Цены на продукты возросли в восемь раз, а жалованье оставалось таким же, что и в начале войны.

Владелец войлочной фабрики Жевакин поставлял кошму военному ведомству. Пользуясь этим, он за годы войны совершенно не повышал жалованья рабочим, а тех, кто недоволен, отправлял на фронт.

Век у кошмовалов короткий. Работают они рядом с раскаленными печами, прогревающими войлок, и в такой пыли, что в двух шагах нельзя разглядеть человека.

Лет десять-пятнадцать такой жизни — и кошмовал начинает харкать кровью, а потом его, больного, безжалостно выгоняют с фабрики.

Аркадий не раз слышал, как сосед их, Митькин отец, напившись по воскресеньям, унылым голосом орал под гармонику:

Заунывная песня неслась над Новоплотинной:

Жалобно пиликала гармоника, и слышно было, как уже где-то на Сальниковой сосед выкрикивает:

Тоскливо и страшно становилось на душе от этой пьяной, унылой песни.

Митькин отец работал у Бебешина, на кожевенном заводе. Здесь было не лучше, чем на фабрике Жевакина. Рабочие жили впроголодь, хозяева над ними издевались как могли. Бывало, бросит Бебешин в чан с дегтем монету и заставит ее искать…

В Арзамасе становилось все беспокойнее, казалось, вот-вот что-то произойдет, большое, важное. Об этом не раз говорили в доме Голиковых, в училище, на улицах города и на базаре. Все чего-то ждали…

Рано утром в дверь дома Голиковых кто-то робко постучал. Стук этот был таким тихим, что Аркадий, увлеченно строгавший доску для скворечника, сначала ничего не услышал.

Стук в дверь повторился. Теперь уже стучали настойчиво и требовательно.

Аркадий отложил доску.

— Аркаш, открой, это я, — послышался из-за двери Митькин голос.

— Ты что, потише не можешь? Грохаешь, словно на пожар…

Митька был чем-то ужасно возбужден, его физиономия загадочно сияла.

— Ой, Аркаш, новость-то какая!

Аркадий насторожился.

— Помнишь, ты книгу про революцию читал. Так вот.

— Ну, что «вот»?

— Так вот батька сейчас с фабрики пришел и говорит, что в Питере революция, царя, говорит, свергли…

— Как это так свергли?