Элизабет Тейлор

Буфман утверждал, что никакого романа между ними нет и быть не может. «Сенатор просто не в состоянии все время находиться в Нью-Йорке, — говорил он. — Ну а поскольку именно я уговорил Элизабет взяться за эту пьесу, а кроме того, мне вскоре стало ясно, каких нервных затрат требует от нее эта роль в «Лисичках», что после каждого спектакля ей необходимо расслабиться и отдохнуть, то кому как не мне повсюду сопровождать ее. Между нами сложились теплые дружеские отношения. Я бы назвал их чем-то вроде театрального братства. И в данном конкретном случае я чувствую, что просто обязан находиться рядом с ней почти все свое время. Да я и не против».

На первой странице нью-йоркской газеты «Дейли Ньюс» красовалась фотография парочки в сопровождении следующего заголовка: «А может, это снова любовь?» Газеты и журналы пошли нарасхват после того, как «Нэшнл Инкуайерер» заявила, будто ее репортеры видели Лиз и Зева обнимающимися на заднем сиденье машины, а кроме того, он оставался в номере ее отеля до четырех часов утра».

Уорнер счел все это публичным плевком в лицо и потребовал от газеты опровержения. Когда же последовал отказ, сенатор выступил с заявлением, в котором говорилось, что их браку с Лиз ничего не угрожает, и призвал супругу сделать то же самое. Лиз в который раз попыталась заверить публику в своей неизменной любви к Джону и непритязательной сельской жизни, однако окружающим было ясно, что между супругами начался разлад.

Ранее Уорнер заявил, что в его жизни существовали три главные вещи: «Мой брак, Сенат и сквош». По словам же Элизабет, это следовало бы перечислить в несколько ином порядке, где на первом месте стоит Сенат, а браку отводилось последнее. Когда же Уорнеру был задан вопрос, как им обоим удалось пережить разлуку во время ее гастролей, тот ответил: «Для нас обоих важны наши карьеры. Мы оба стремимся как-то приспособиться к этому — и я думаю, что так всегда и будет». Тем не менее, нельзя сказать, будто он каждую пятницу улетал в Нью-Йорк, чтобы провести уик-энд в обществе супруги. Она же в свою очередь не желала возвращаться в Вашингтон к мужу.

«Джона с превеликим трудом удалось уговорить, чтобы он прилетел в Нью-Йорк на премьеру, — рассказывал один знакомый. — Он вечно ныл, что ему из-за этого впервые за два года в Сенате придется пропустить перекличку». В конечном итоге Уорнер почтил своим присутствием Бродвей, но не более того.

«Я до этого ни разу не пропускал перекличку, — заявил он в тот вечер одному репортеру. — И, несмотря на то, что этот вечер по праву целиком принадлежит ей, у меня было такое чувство, что мое место все же в Сенате».

За несколько месяцев до этого Уорнер упирался, не желая сопровождать Элизабет на премьеру фильма «Зеркало треснуло». Это была ее первая картина за последние четыре года, и Элизабет хотелось видеть рядом с собой Джона. Важность этого события была ясна даже секретарям их обоих.

За несколько недель до премьеры Чен Сэм оставила в джорджтаунском особняке записку, в которой говорилось: «Премьера теперь точно состоится пятнадцатого (в понедельник). Это окончательная дата, и ее никто не собирается менять. Пожалуйста, передайте Энди, что Дж. У. должен непременно там присутствовать!»

Этого, однако, не произошло. В конце концов Элизабет вылетела на премьеру в гордом одиночестве. Когда ее спросили, где ее муж, она ответила: «Если не ошибаюсь, он не ложился спать до пяти утра. У них там было какое-то решающее голосование, от которого зависела судьба правительства. И я сказала ему, что если для правительства это вопрос жизни и смерти, что ж, я смогу как-нибудь обойтись и без него и поеду на премьеру одна».

Когда какой-то репортер поинтересовался у Элизабет, как подвигается ее автобиография, она заявила, что уже окончила ее написание и теперь хранит в сейфе, в Швейцарии. «И как только вы сумели выкроить время для написания книги?» — допытывался репортер.

«Как мне удалось выкроить время? Мой муж вечно пропадает в Сенате. Он оттуда, можно сказать, не вылезает. Поверьте, у меня масса свободного времени». От репортера не укрылось, что, говоря это, Элизабет украдкой смахнула слезу.

Разговоры вокруг Уорнеров начались с новой силой, когда Элизабет появилась в «Клинике широкого профиля», популярном телесериале. Там она вскружила голову тридцативосьмилетнему Тони Гири, самой популярной звезде телевизионных мыльных опер. Он посылал ей розы, а она подарила ему котенка. Они у всех на виду ходили взявшись за руки и даже провели вместе две недели в ее доме в Пуэр-то-Валларта. И хотя их отношения на несколько недель стали пищей для разговоров в бульварной прессе, романа между ними никогда не было — их отношения всегда оставались платоническими.

«Лиз — неисправимый романтик, — говорил Гири. — Ей постоянно надо иметь рядом с собой мужчину. Ее больше привлекает мужское общество, нежели женское. У нее мало подруг и приятельниц». За те несколько недель, которые Гири провел, исполняя роль ее лучшего друга, он удостоился такого внимания со стороны прессы, какое ему ранее и не снилось. Элизабет же целиком восстановила свой былой статус, снова став притчей во языцех во всей Америке. Вот что сказал кто-то из ее окружения: «Тони молод. Тони популярен. Тони горяч. Они хорошо смотрятся вместе. Вот и все, что можно сказать об этом».

Через несколько недель Джон Уорнер позвонил супруге, чтобы сообщить ей о своем намерении продать их шикарный джорджтаунский особняк, с тем, чтобы перебраться жить в небольшую квартиру, где ни о каких четвероногих питомцах не могло быть и речи. «Какого черта ты мне морочишь голову!» — завизжала в трубку Элизабет.

Наоборот, Уорнер был как никогда серьезен. Несмотря на полученную при разводе недвижимость стоимостью в девять миллионов долларов, Джон Уорнер, начиная с 1976 года, то есть сразу после женитьбы на Элизабет, испытывал острую нехватку наличных денег. Элизабет согласилась подписать добрачный контракт, в котором содержалось условие, что в случае развода никто из супругов не сможет нажиться за счет другого. В случае же смерти любого из них, деньги достанутся детям каждого из них соответственно. В то время Элизабет также дала согласие оплачивать из собственного кармана все свои путешествия, а также делать все хозяйственные расходы, включая развлечения.

Позднее она отдала своему секретарю распоряжение вести строгий учет всех расходов. Однажды она выставила мужу счет на половину стоимости двух бутылок минеральной воды (ценой в 27 долларов и 70 центов), которую они выпили вместе. В октябре 1980 года Уорнеры устраивали у себя в Джорджтауне вечеринку с коктейлями, со сбором средств для фонда ветеранов Вьетнама. Через несколько дней сенатору был предъявлен счет на его долю затрат, включая 96 долларов 86 центов за лимузин, на котором в тот вечер супруги ездили на танцы. На следующей неделе Элизабет устраивала в том же самом доме вечеринку в честь фестиваля пантомимы. На этот раз она сама заплатила за все, поскольку это была ее вечеринка, и супруг не принимал в ней участия.

Хотя по отношению к семье Элизабет проявляла невиданную щедрость, тем не менее, она порой пыталась сэкономить на мелочах. В 1980 году она в качестве рождественского подарка оплатила каждому из своих детей поездку в Гштаад. Однако она велела своему секретарю известить ее бухгалтера и адвоката о том, что «это приглашение не распространяется на друзей и подружек, а только на официальных женихов и невест». Элизабет также поставила условие, что они должны лететь туристическим классом, если, конечно, не желают заплатить разницу из собственного кармана.

Каждую пятницу ее секретарь направляла все ее личные счета в Нью-Йорк, бухгалтеру Нэту Рубину. Вот, например, некоторые из них, обнаруженные в записке, датированной четвертым февраля 1981 года:

Прилагаю вам следующие счета:

От меховой корпорации «Бен Кан» за жакет из соболя — 27500 долларов.

От фирмы «Каунти Клаб Фэшнс» за одежду, купленную в ноябре в Калифорнии, — 821 доллар 50 центов.

От адвокатской конторы Хоган и Хартсон за юридическую помощь — 21115 долларов 65 центов.