Элизабет Тейлор

Поставив себе целью во что бы то ни стало добиться успеха, Элизабет хотела, чтобы ее режиссером стал Майк Николс, но тот уже был занят, поэтому эта честь выпала Остину Пендлтону. Элизабет также потребовала, чтобы ее в этом спектакле окружали хорошие актеры, и добилась того, чтобы с ней работали лучшие театральные силы: Морин Стаплтон, Энтони Зерб и Джо Паназецки.

Когда Элизабет сказали, что роль тетушки Берди в ее спектакле отдана Морин Стаплтон, она воскликнула: «Я говорила, что мне нужны хорошие актеры, но не настолько же!»

Целых полтора месяца труппа репетировала историю одержимой алчностью семьи южан, происходившую на пороге нашего века. Весь сюжет вращается вокруг Реджайны, женщины, принесшей свою красоту на алтарь материального благополучия. Два ее брата, съедаемые корыстью, пообещали ей несметные богатства, если она сумеет уговорить своего мужа вложить сто пятьдесят тысяч долларов в дело одного бизнесмена из Чикаго, задумавшего построить в их родном городе хлопкопрядильную фабрику — эта сделка сулит огромные барыши, поскольку основана на эксплуатации местных негров.

Реджайна тотчас представляет себе это богатство, которое, в конечном итоге, позволит ей уехать с опостылевшего Юга, и решает во что бы то ни стало получить у мужа эти деньги. Гораций же — так зовут ее мужа — неизлечимо болен и вот уже пять месяцев находится в больнице в Балтиморе. Честный, хотя и преуспевающий банкир, Гораций Гидденс отказывается участвовать в этой сделке, частично потому, что недолюбливает своего шурина, но главным образом для того, чтобы досадить жене.

Под мнимым предлогом Реджайна выманивает его из больницы домой. Тем не менее, Гораций продолжает сопротивляться и не дает денег. Обоим братьям Реджайны становится ясно, что никаких денег они от него не получат, и поэтому решают искать средства в других местах. В этот момент племянник Реджайны крадет из сейфа банкира облигации на 188 тысяч долларов и отдает их отцу и дяде. Когда Гораций обнаруживает кражу, то решает относиться к ней как к займу, вместо того чтобы подать на племянника в суд. Супруге же он говорит, что пока он жив, она не может ничего с этим поделать.

Реджайна бросает в лицо мужу, что презирает его за то, что по его вине она лишилась своих миллионов, и ее яростные нападки становятся причиной сердечного приступа. Потянувшись за спасительным лекарством, Гораций случайно роняет его со стола, но не может дотянуться и умоляет жену помочь ему. Та же, не пошелохнувшись, наблюдает предсмертную агонию мужа. Ее нежелание помочь, по сути дела, становится убийством.

Обозленная Реджайна теперь обрушивает свой гнев на братьев, требуя от них 75% прибыли и угрожая в случае отказа тюрьмой. Они уступают ее требованиям. В конце пьесы, одолев братьев и убив собственного мужа, Реджайна устало поднимается наверх, к себе в спальню. За мгновение до финального занавеса ее дочь, Александра, кричит ей в спину: «Тебе не страшно, мама?»

Элизабет отдавала себе отчет в том, актрисы какого масштаба исполняли эту роль до нее — Талула Бэнкхед в 1939 году, Бетт Дэвис в экранизации 1941 года, Грир Гарсон в телепостановке 1956 года и Энн Бэнкрофт в Линкольновском центре в 1967 году. Тем не менее, она оставалась на удивление спокойна.

«Я вовсе не намерена вступать в соревнование с другими Реджайнами, сыгранными до меня, — заявила она. — Мне бы хотелось придать этой роли новое измерение. Моя героиня — это женщина, которую загнали в угол. Да, она убийца, но она как будто говорит: «Простите меня, братья, вы сами вынудили меня пойти на это».

Театральный дебют Элизабет вызвал такой ажиотаж, что билеты в театр «Паркер Плейхаус» были раскуплены за месяц до премьеры, как, впрочем, и билеты на все сорок семь спектаклей, проходивших в Вашингтонском центре имени Кеннеди. В тот же вечер, когда в «Нью-Йорк таймс» появился анонс спектакля, возле театра «Мартин Бек» в Нью-Йорке начала выстраиваться очередь. К концу недели было продано билетов на общую сумму в миллион долларов.

«Элизабет — самый ходкий товар за все мои двадцать пять лет работы продюсером», — признался Зев Буфман. Теперь ему стало понятно, что люди придут посмотреть на Элизабет Тейлор точно так же, как они ходят взглянуть на памятник Джорджу Вашингтону. Буфман нанял одного флоридского полицейского, чтобы тот исполнял при Элизабет роль телохранителя и каждый вечер отвозил ее в театр и обратно в дорогом «роллс-ройсе» модели «Серое Облако». По распоряжению продюсера ее гримуборную застелили белым ковром, стены оклеили лиловыми обоями и заставили аквариумами с экзотическими рыбками, которых она просто обожала. Буфман также нанял пресс-секретаря, которому вменялось в обязанности преграждать путь любому репортеру, от которого можно было ожидать хоть малейшего критического отзыва. «Никаких скользких вопросов», — наставлял он пресс-секретаря.

К этому времени вопросы о непостоянстве ее веса уже успели привести Элизабет в ярость. «Неужели кого-то волнует, сколько весит Морин Стаплтон? Ну, тогда какого черта перемалывать мне косточки из-за моего веса? Кому какое дело, сколько я вешу. Но все только и заняты разговорами об этом! Это стало повальной модой! Житья нет от этих разговоров!»

Продюсера заранее предупредили о том, что от вечно опаздывающей, то и дело попадающей в разные переделки звезды можно ждать любых неприятностей, и поэтому он принял меры предосторожности, не пожалев 125 тысяч долларов на шестимесячную страховку, покрывающую все случаи риска, в компании Ллойда в Лондоне.

В день премьеры всеобщее волнение грозило обернуться массовой истерией. Во Флориду, захватив с собой операторов, слетелись репортеры ведущих телекомпаний, чтобы запечатлеть для зрителей такое важное событие, как появление Элизабет на театральных подмостках. После спектакля Джон Уорнер выскочил к рампе и вручил Элизабет в честь ее дня рождения букет ее любимых роз. Критики были настроены не столь благодушно. «Толпа, разумеется, целиком и полностью на стороне Тейлор, — писала «Майами ньюс». — Людям хотелось испытать восторг, и они его испытали, хотя причиной этому отнюдь не игра актрисы. Ее красота — вот тот магнит, который притягивал взоры присутствующих к сцене. Она была действительно хороша! Но даже красавице Тейлор не дано одним спектаклем покорить театральный мир только благодаря своей внешности и искреннему желанию добиться успеха. Увы, как бы ни стремилась она высечь искру божью, этого ей не удалось».

Газета «Майами геральд» высказала мнение, что спектаклю требуется время на «усадку», как «новому дому».

И все равно Элизабет пребывала в восторге. «Я словно парю в облаках, — заявила она. — У меня такое чувство, будто я сделала какое-то важное дело, совершила в этой жизни нечто полезное. И аплодисменты — это было просто восхитительно!»

К тому времени, когда труппа перебралась в Вашингтон, Элизабет сбросила сорок фунтов веса и выглядела потрясающе. Репортеры сгорали от нетерпения увидеть вновь постройневшую звезду, и продюсер был вынужден созвать накануне премьеры пресс-конференцию.

«Ваша новая роль — не является ли это, скажем, шагом в сторону, как бы отходом от ваших более сексуальных героинь?» — спросил один из журналистов, набравшись храбрости.

«О, роли стерв даются мне с особой легкостью!» — парировала Элизабет.

«Когда журналисты берутся написать что-то о выдающихся актерах, что, по-вашему, они должны написать о вас?» — допытывался другой.

«Что я сделала все, что могла, вот и все. Только одно это».

Репортеры, окружившие Элизабет, не сводили с нее восхищенных глаз. Затаив дыхание, они стали свидетелями того, как Элизабет Тейлор, нарядившаяся ради этого случая в лиловую шелковую блузку и костюм из серой фланели, всем своим видом однозначно дала им понять, что хозяйкой ситуации является именно она, а вовсе не облепившая ее пишущая братия. Даже ее партнеры по спектаклю старались держаться в тени, словно безымянные статисты, с тем, чтобы ничто не заслоняло ее звездного блеска.

«Просто поразительно, какое почтение оказывают ей окружающие, — заметил Деннис Кристофер, молодой актер, сделавший себе имя участием в картине «Вырвавшись на свободу», — в этом спектакле он играл нечистого на руку племянника Реджайны. — Только послушайте эти вопросы! Такое впечатление, будто людям страшно спрашивать о чем бы то ни было, как на первом свидании».