Элизабет Тейлор

Элизабет вернулась в Вашингтон, где продолжила играть роль миссис Джон Уорнер, супруги начинающего сенатора из Вирджинии. Вместе с ним она устроила в их поместье в Атоке традиционный пикник для четырех тысяч гостей со сбором средств в пользу республиканской партии, причем часть собранных денег от продажи 25-долларовых входных билетов пошла на покрытие почти двухмиллионного долга Уорнера — именно такая сумма была израсходована на избирательную кампанию. Во время пикника Элизабет прогуливалась среди гостей, пожимала им руки и даже немного попозировала вместе с мужем на эстраде, чтобы толпы приглашенных могли сделать снимки.

«Неплохая идея — сосредоточить свое внимание на жене политика, — заявил гостям Уорнер. — Говоря по большому счету, ей приходится преодолевать в жизни те же самые рытвины и ухабы и есть те же самые куриные окорочка, что и ее мужу».

Как бы то ни было, но Элизабет так и не удалось добиться прежнего успеха. Выборы были уже позади, цель достигнута, и до жены политика мало кому было дело. К этому времени ее муж уже уверенно восседал в сенаторском кресле, дабы издавать законы, по которым вращается окружающий мир.

Первым законодательным актом, который Джону Уорнеру удалось протащить в сенате, стал запрет на взимание платы за пользование туалетом в аэропортах. «Я отдаю себе отчет, что на этом не сделаешь карьеру, а некоторые даже не упустят возможности позлословить по этому поводу, — заявил он, — но между заседаниями по вопросу о сокращении стратегических вооружений я все-таки выкроил время, чтобы помочь людям решить их маленькие, но достаточно острые проблемы». Когда этот закон был одобрен Конгрессом, Уорнер выпустил пресс-релиз, который впоследствии поместил в рамочку, приложив к нему для жены записку со словами: «Элизабет, моей дорогой жене и соратнику по предвыборной кампании. Я сдержал свое обещание. Закон принят. Джон».

Теперь же от нее ожидалось, что она будет развлекать избирателей или же потихоньку шить кукол. Но как бы Элизабет ни старалась следовать этим правилам, ей так и не удавалось вжиться в эту свою новую роль. Во время футбольного матча в Вашингтоне той осенью Элизабет уже со стаканом в руке увлеченно беседовала с репортером-мужчиной. Супруг забеспокоился, как бы она, как то за ней водится, не разоткровенничалась с журналистом, и поэтому изо всех сил старался заново привлечь ее внимание к игре.

«Да пошел он к черту! — воскликнула она. — Неужели не видно, что мне и так хорошо!» Через неделю этот случай всплыл на страницах «Вашингтон пост», с многозначительным комментарием, вроде того, что «после широко разрекламированного сбрасывания веса на флоридском курорте миссис Уорнер, похоже, начала набирать его снова».

Спустя несколько недель Элизабет находилась в ресторане, где одна слишком пылкая поклонница досаждала ей просьбами дать автограф: «Ну пожалуйста, еще один, для моей кузины в Оклахоме!» На четвертый раз терпение Элизабет лопнуло. Вместо того, чтобы дать женщине еще один автограф, она небрежно накарябала пожелание, которое на следующий день появилось на газетной странице: «Мы не можем напечатать последнее слово в нашей семейной газете, но зато готовы сообщить вам, что первые два были «Пошла ты в», — ехидничала газета.

В феврале 1980 года сенатор и его жена почтили своим присутствием ежегодную конференцию республиканской партии в Мэриленде, где Джон Уорнер внес предложение возобновить практику регистрации новых членов, но только для мужчин. «Только для мужчин? — возмутилась Элизабет. — Я из тех женщин, кому палец в рот не клади, и, как мне кажется, завтра только помани их, и они с готовностью ринутся в окопы».

«Мне очень жаль, но ты не имеешь права голосовать по этому вопросу», — одернул ее муж.

«Да, но ты ведь сам пригласил меня сюда», — настаивала Элизабет.

«Уверен, что даже Эйб Линкольн, великий сторонник эмансипации, и тот бы разделил мое мнение», — произнес Уорнер.

«Эйб Линкольн? И в какую еще древность тебя занесет?»

Не зная, что на это отвечать, Джон Уорнер заметил, что супруги сенаторов и конгрессменов являются участницами конференции, но без права голоса. А затем добавил, что данные комитета по делам вооруженных сил свидетельствуют о том, что женщины хотели бы занимать в армии более разнообразные посты, чем им предлагались.

«И что это за работа?» — поинтересовалась Элизабет.

«Что ж, я с гордостью могу заявить, что в бытность мою секретарем по делам флота я создал больше рабочих мест для женщин, чем они имели до этого».

«Тоже мне работа, — фыркнула Элизабет. — Подай-принеси!» В этот момент в их спор встрял конгрессмен Бад Шустер, чтобы выразить свое мнение, будто исключение женщин из обязательной регистрации есть дискриминация в их же пользу. «Все зависит от того, как на это посмотреть», — заметила Элизабет.

Другой конгрессмен вскочил со своего места и заявил, что вопрос регистрации ни в коем случае нельзя смешивать с проблемой «так называемой дискриминации женщин».

«Так называемой? — возмутилась Элизабет. — Вы сказали так называемой?»

«Да ладно тебе, Лиз, успокойся», — не выдержал Уорнер и замахал руками, чтобы его жена угомонилась.

«Только не пытайся заткнуть мне рот своей вечно указующей ручищей!» — воспротивилась Элизабет.

«Лиз, я всего лишь прошу тебя принять во внимание мой жизненный опыт», — продолжал Уорнер и принялся рассказывать о своей службе во флоте и морской пехоте.

«Можно подумать, что я не зарабатываю себе на жизнь с десяти лет!» — не унималась Элизабет. «А вскоре тебе опять придется взяться за работу», — пробормотал разозленный супруг.

Многие неправильно истолковали этот инцидент, решив, что подобная прилюдная перепалка есть не что иное, как свидетельство трений между супругами. Введенные в заблуждение внешними проявлениями, люди делали вывод, будто полнота Элизабет есть признак ее неудовлетворенности вашингтонской жизнью и ролью супруги политического деятеля.

Вскоре европейская пресса повсеместно раструбила о том, что у знаменитой актрисы дело якобы движется к новому разводу. Эти слухи вроде бы даже подтвердились после Рождества, когда Джон Уорнер один вернулся в Соединенные Штаты, а Элизабет осталась в своем шале в Гштааде.

Элизабет яростно отметала подобные инсинуации: «Здесь нет даже малой толики правды. Во всем виноваты эти чертовы фоторепортеры, из-за них и разгорелся весь этот сыр-бор. Джону надо было вернуться в Штаты, потому что его ждали неотложные дела, я же осталась в Швейцарии, чтобы встретить Новый год вместе с детьми. Ну а поскольку Джон уехал домой, европейская пресса тотчас подняла шум, что-де мы поссорились, что совершенно не соответствует действительности».

Тем не менее, слухи об отчуждении между супругами не утихали, особенно после того, как стало известно о намерении Элизабет возобновить свою карьеру в кино. Даже самые близкие друзья, и те задавались вопросом, а все ли действительно в порядке между Уорнерами.

«Мне как-то раз случилось обедать у Кэтрин Грэм, и она даже поинтересовалась, не собираемся ли мы с Джоном разводиться, — возмущалась Элизабет. — По словам Кэтрин, газета и журнал, которые она выписывала, «Вашингтон пост» и «Ньюсуик», якобы напечатали материалы о том, будто наш брак распался». Элизабет заверила миссис Грэм, что у них с Джоном все в порядке. После чего позвонила одному репортеру, чтобы тот донес ее точку зрения до читателя. «Я ужасно возмущена этими лживыми сплетнями, — заявила она. — Мы с Джоном счастливы, и этим все сказано. Поэтому ни о каком разводе не может быть и речи. Мне нравится та жизнь, которую я здесь веду, и, как мне кажется, я с каждым днем все лучше справляюсь с моими обязанностями. Я нахожу удовольствие в том, что я жена сенатора и так или иначе причастна к политике. Я вполне довольна своей жизнью в Вашингтоне и не скучаю по мишурному блеску Голливуда. Да, моя жизнь действительно изменилась, когда я вышла замуж за Джона и переехала сюда, но я наконец-таки обрела ту самую незамысловатую жизнь, к которой стремилась долгие годы».