Степан Халтурин

7 декабря 1877 г. в трубочном отделе Петербургского патронного завода по вине заводской администрации произошел сильный взрыв. Шесть рабочих были убиты и несколько получили серьезные ранения. О происшествии было сообщено Халтурину, который тотчас явился на завод. После краткой, горячей речи, произнесенной перед рабочими завода, Халтурин поспешил в больницу, куда рабочие принесли раненых. Чтобы одежда изувеченных рабочих не загрязнила простыни, дежурный врач распорядился снять постельное белье с коек. Лишь после энергичного вмешательства Халтурина измученным рабочим предоставили отдельную палату и уложили их в чистые постели.

В заводском рабочем кружке возникла мысль придать предстоящим похоронам убитых взрывом рабочих характер демонстрации. Халтурин горячо поддержал это предложение. Срочно было издано специальное воззвание «К рабочим Патронного завода от товарищей», в котором взрыв на заводе ставился в связь с общим положением рабочего класса. Рабочая демонстрация была назначена на утро 9 декабря.

К этому времени перед зданием Патронного завода собралась тысячная толпа рабочих. Началось похоронное шествие, сопровождаемое внушительным отрядом полиции. У ворот Смоленского кладбища к нему присоединился новый отряд полицейских.

У могил погибших отслужили панихиду. Похороны происходили при полном молчании присутствующих. Окруживший могилы усиленный отряд полицейских нетерпеливо ожидал той минуты, когда внушительная толпа рабочих, пришедших проводить своих товарищей в последний путь, начнет расходиться. Но вот в рядах собравшихся произошло движение, и к могилам подошел рабочий. Было слышно, как он воскликнул: «Господа! Мы хороним сегодня шесть жертв, убитых не турками [6], а попечительным начальством». При этих словах околоточный надзиратель пригрозил ему арестом. В одно мгновение оратор очутился в плотном кольце окруживших его людей, которые, выслушав речь до конца, торжественно повели его к кладбищенским воротам. Другая часть демонстрантов окружила полицейских. У ворот кладбища стояло несколько извозчиков. Рабочие посадили оратора в сани, а всем остальным запретили двигаться с места, чтобы ни один шпион не мог последовать за ним. Выступавший рабочий уехал в сопровождении двух надежных людей. Только тогда полицейские были выпущены из окружения. Околоточный, пытавшийся арестовать оратора, очутившись за кладбищенской оградой, расхрабрился и решил позвать на помощь. Но рабочие вырвали свисток из его рук, и блюститель порядка вынужден был ретироваться.

Демонстрация рабочих Патронного завода на Смоленском кладбище показала, что сплоченные революционной организацией рабочие могут оказать решительный отпор царской полиции.

О демонстрации на Смоленском кладбище заговорил пролетариат Петербурга, революционно настроенная молодежь. Воззвание, выпущенное заводским рабочим кружком, а также изданная вслед за ним прокламация «землевольцев», написанная Плехановым, читались и перечитывались не только на Патронном заводе, но и на многих других промышленных предприятиях столицы.

Рабочая демонстрация в декабре была крупнейшим событием в рабочем движении Петербурга 1877 г. Следующий, 1878 г., отличается дальнейшим ростом стачечного движения. Только в самом Петербурге в 1878 г. произошло 16 стачек. Энергичное участие в организации стачек и в формулировке требований рабочих принимали как руководители рабочей организации Петербурга, так и связанные с ней представители революционной интеллигенции.

В самом начале 1878 г. на Екатериноградской мануфактуре произошла стачка, вызванная огромными штрафами. Даже власти вынуждены были признать, что всей суммы заработной платы рабочих не хватало на погашение штрафов ^{43}. На Новой бумагопрядильне произошла стачка 2 тыс. рабочих, которая продолжалась с конца февраля до 20 марта 1878 г. Стачка была вызвана сокращением заработной платы при необычно продолжительном рабочем дне. Рабочие требовали сокращения рабочего дня с 13,5 до 11,5 часов, повышения сдельной оплаты, уничтожения штрафов.

Халтурин не только всемерно содействовал усилению стачечного движения, но и изучал его уроки. Таким образом, он пришел к идее общей стачки всех рабочих Петербурга.

Личность Халтурина

Когда пишешь об ушедших великих людях — деятелях науки, культуры, политических деятелях, революционерах, то прежде всего обращаешься к их письменным памятникам — печатным или неопубликованным трудам, дневникам, письмам, мемуарам.

Если не считать соавторства Степана Халтурина в составлении проекта программы «Северного союза русских рабочих» и ответного письма редакции народнического журнала «Земля и воля» по поводу этой программы, то он почти не оставил никаких письменных памятников о своей жизни и деятельности.

В условиях жестоких преследований царизма, когда революционеру записывать что-либо о себе представляло почти преступление перед товарищами, Халтурин был не единственный, кто не оставил письменных источников.

О других революционных деятелях остались хотя бы показания следственным властям, речи на судебных процессах. От Халтурина не осталось и этого. Он был казнен неопознанным через день после ареста.

Кроме Петра Алексеева, никто из рабочих-революционеров не был так популярен в революционном подполье, как Халтурин. Но лично встречались с ним только некоторые единомышленники из рабочих и несколько представителей революционной интеллигенции. Большинство из них были казнены или погибли в тюрьмах и ссылке еще при жизни Халтурина, другие — вскоре после его казни. Сохранились воспоминания о нем Г. В. Плеханова, С. М. Степняка-Кравчинского, Н. С. Русанова — видных деятелей революционного движения той эпохи.

Халтурина лично знал Георгий Валентинович Плеханов — в 70-х годах народник, с начала 80-х годов — основатель первой русской марксистской организации. Знали его и народники 70–80-х годов, известные потом писатели и публицисты С. М. Степняк-Кравчинский, Н. С. Русанов, Л. А. Тихомиров.

Ближе всех знал Халтурина Г. В. Плеханов. Сверстник Степана, он сотрудничал с ним четыре года — с 1876 по 1879 г.

О внешности выдающегося рабочего-революционера Плеханов писал, что оп принадлежал к тем людям, наружность которых не дает даже приблизительно точного представления об их характере. «Молодой, высокий, стройный с хорошим цветом лица и выразительными глазами, он производил впечатление очень красивого парня: но этим дело и ограничивалось. Ни о силе характера, ни о выдающемся уме не говорила эта привлекательная, но довольно заурядная наружность. В его манерах прежде всего бросалась в глаза какая-то застенчивая и почти женственная мягкость. Говоря с вами, он как бы конфузился и боялся обидеть вас некстати сказанным словом, резко выраженным мнением. С его губ не сходила несколько смущенная улыбка, которою он как бы заранее хотел сказать вам: „Я так думаю, но если это вам не нравится, прошу извинить“».

Плеханов замечает, что в прошлом подобные манеры подходили к благовоспитанным провинциалам в начале их светской карьеры. «Но, — продолжает он, — к рабочему она мало подходила, и, во всяком случае, не она могла убедить вас в том, что вы имеете дело с человеком, который далеко не грешил излишней мягкостью характера…» ^{44}

До перехода на нелегальное положение Степан жил одиноко, занимая небольшую комнату. К комфорту относился равнодушно. Одевался просто. Значительную часть заработка тратил на дело рабочей организации. Особого воскресного костюма, который, как правило, имели высококвалифицированные рабочие столицы, у него не было. Высокие сапоги, широкое и длинное, даже для его высокого роста пальто, на котором обычно не хватало отдельных пуговиц, дешевая черная меховая шапка — в таком наряде он сохранился в памяти современников.

При первой встрече Халтурин производил впечатление разное, но всегда сильное. С. М. Степняк-Кравчинский дал очень яркое описание облика 19-летнего Степана, которого встретил в 1876 г.: «Он был очарователен, этот остроумный, живой и в то же время изящный рабочий. Художник, встретив его на улице, остановился бы перед ним, потому что трудно было найти более совершенный тип мужественной красоты. Высокого роста, широкоплечий, с гибким станом кавказского джигита, с головой, достойной служить моделью Алкивиада. Замечательно правильные черты, высокий гладкий лоб, тонкие губы и энергичный подбородок с эспаньолкой каштанового цвета — вся его наружность дышала силой, здоровьем, умом, сверкающим в его прекрасных темных глазах, то веселых, то задумчивых. Темный цвет обильных волос придавал больше яркости его прекрасному цвету лица, которого год спустя нельзя было предположить, судя по его мертвенной бледности. Когда в пылу разговора его прекрасное лицо оживлялось, то и наименее чувствительные к эстетике пе могли оторвать восторженных глаз от него» ^{45}.