Большая Медведица

— Умные будут носить чугун, — повернулся в половину корпуса к нему Шульгин.

— Все, Игорь Геннадьевич, все, продолжайте, — и многозначительно глянул на икру, Шульгин на дремавшего впереди него Ушатова и из сумки, принадлежащей ему, достал поллитровку.

Разливал в бумажные стакашки Андрей. Игорь внимательно вслушивался в ровное дыхание Ушатова, который широко, до самых зубов улыбался и не понять было снится ему веселый сон, или он просто притворяется, что спит.

Водка в стаканчике не пахла тем, что за нее нужно будет давать показания и Святой выпил.

— Пойдем, Игорь, курнем?

— Пошли. Андрюха, пропусти нас.

Из туалета вышла женщина с мытыми ложками и стаканами в руках, острый столовый нож она забыла на полочке у зеркала. Олег протер его салфеткой и заткнул за пояс под свитер. Сама судьба разрешала ему зарезаться. «На земле ткнусь, — решил он, — в самолете кипиша не оберешься, да и мужикам попадет, что тычину у меня не зашманали».

Самолет сел в восемь.

У трапа в расстегнутой длинной кожанке, вязаном полувере и сбитой на затылок норковой шапке, встречал конвой Грознов.

— Здорово, мужики! Думал, не посадят вас. Двое суток снег валил, минут тридцать как утихли небеса. Пошли в машину, — отобрал он у Святого сумку.

Под крылом самолета стоял при габаритах запорошенный синий «Жигуленок».

— Ну, как, Олег, настроение?

В свете прожекторов только сейчас Святой заметил в верхнем ряду зубов майора «рыжие» коронки.

— Да какое там к черту настроение, Сергей Николаевич. Тридцать пять лет живу и до сих пор блужу сам в себе. Может я не с этой планеты. А?

— С этой, Олег, с этой, голова у тебя на месте, поэтому я уверен, что ты разберешься, что к чему. В судьбу веришь?

— Верю.

В «шестерке» было тепло. Грознов врубил сразу вторую передачу и с натягом, чуточку буксуя, тачка пошла.

— Мой жизненный опыт позволяет сказать мне следующее — пуля не оборвала твою жизнь, а только, как бы это выразиться, — майор пощелкал подбирая слово пальцами, — прекратила что ли твой преступный путь, что-то в этом есть.

Набравшую скорость «шестерку» швырнуло на колдобине и закрутилась она, словно волчок, вокруг своей оси, но похоже ее седоки не заметили этого, они молчали и жадно, как будто последний раз в жизни, смолили задыхаясь Ушатовскую «Магну».

Ночевал Святой в просторной теплой камере внутренней тюрьмы Министерства безопасности Читинской области. До утра ходил он из угла в угол, гоняя в башке масло, но уже не по делюге, а по жизни. В десять притопал Ушатов.

— Одевайся, Олег, покатаемся по городу.

В ограде его посадили в знакомую уже «жигу» и пристегнули за левую руку наручников к дверце, рядом устроился Григорьевич. На переднем сиденье зевал Грознов — ночью тоже, видимо, не спал. За рулем без шапки сидел русоголовый, лет тридцати, крепкий паренек.

— Игорь, давай в Северный, где у них перед «Акацией» стрелка была, — и обращаясь к Святому, добавил, — это с моего отдела сотрудник, Веселов. Не встречал его раньше нигде?

— Вроде нет.

— Молодец, ГБэшник, — похвалил Игоря начальник, — умеешь быть незаметным. — и снова добавил Олегу. — Ходил он когда-то за тобой, как тень, фотографировал, характеристику составлял.

— Ну и как?

— Пишет, что у тебя взгляд холодного…

— Хладнокровного, — поправил его Веселов.

— Хладнокровного убийцы, — снял шапку и положил ее на колени Николаевич, — но, честно говоря, не похож ты на хладнокровного убийцу. Че врал-то, а, Игореха?

Распахнулись ворота, и легковушка выкатилась на улицы города, а спустя двадцать минут, остановилась точно на том месте, где решалось быть или не быть.

— Узнаешь?

КГБэшники знали по ходу немного, а все.

— Как не знать, Сергей Николаевич, что дальше?

— Поехали, Игорь, к дому Князя.

— Не надо, майор.

— Оттуда, Олег, ты, Эдька, Агей и Ловец направились на турбазу, он показал вам место работы и где утром вы получите оружие. Газуй, Игорь, на «Акацию».

— Не надо, Николаевич.

— Скатаемся, Олег, посмотрим, что там делается.

У самого входа в гостиницу «Жигуль» тормознул. «Фотографируют, наверное, — пронеслось в сознании, — потом пацанам моим светанут, вот, мол Иконников на «Акации» с нами был». Опера грамотно пахали, не подозревая, что подталкивают Святого к самоубийству.

— Погнали, мужики, назад в кадушку, хорош, вату катать.

Во дворе Управления он закурил.

— Постоим, мужики, минут пять, пощурюсь на солнышко.

— Бледный ты, как перед смертью. Болеешь? — буквально сверлил его глазами Ушатов.

Арестованный промолчал.

— Ну, пойдем, Олег, разговор есть. — Грознов опустил его в камеру и держал дверь открытой, пока тот снимал куртку. — Свитер не стягивай, прохладно в кабинете.

— Не пойдем мы никуда, Николаевич, — бросил на кровать снятую футболку Святой и вытащил из-за спины нож.

Грознов, Ушатов и не понять откуда взявшийся Краев, бросились к нему.

— Назад — приставил он штырину к сердцу.

— Всем стоять — приказал Грознов, — подожди, Олег, дай мне три минуты.

— Да все, Николаевич, жизнь кончилась, — отгородился он от оперов койкой и, внимательно наблюдая за ними, пальцами левой руки нащупывал пространство меж ребрами грудной клетки.

— Стой, Олег, — схватился за голову Грознов, — увидев, что острые ножа встало точно напротив сердца.

Святой сел в угол, левой рукой держась за лезвие, воткнул чуточку нож меж ребер, чтобы не промахнуться и поднял правую. Осталось стукнуть по рукоятке, он уже не слышал, что говорит Грознов, в глазах поплыло. Душа расставалась с телом и по-звериному выла.

Ушатов орал громче и именно его крик вернул сознание.

— Мы не сомневаемся, что у тебя хватит духа покончить с собой, но как быть с жизнью, Олег? Ты ведь сейчас всех бросишь и жену, и детей, и пацанов, с которыми на «Акации» был, они-то пошли за тобой, потому что верили в тебя.

— Правильно Григорьевич толкует, — присел на кровать Грознов, — успеешь зарезаться. Не думаешь о себе, побеспокойся о других, ведь не для себя живем, Олег.

На металлических ступеньках лестницы, убегающих в подвал к камерам, где орали казалось звери, сидели Краев с Шульгиным.

— Как думаешь, Игореха, без крови обойдемся?

— Вот блин, пацан-то вроде нормальный, мне дело прошлое, он понравился.

По коридору бежал Веселов, таща за собой за руку невысокую девушку.

— Дорогу!

Оба встали, пропустив их в подвал. Спустя минуту запаренный Веселов присел рядом с ними.

— Кто это, врач?

— Жена Олега. Кунников разрешил ей свидание, а тут эта каша, посмотрим, может, вовремя пришла.

Управление вкалывало и никто пока не был в курсе, что происходило в подвале.

— Подумай обо всех, — продолжал Грознов, — это ведь труднее, чем то, что ты собираешься сделать.

— Прикури сигарету и брось.

Вилась струйка дыма, тек по голой груди тоненький ручеек крови, текли вместе с ним секунды, определяя конец, или продолжение, вернее мучение дальнейшей жизни.

Ленка не торопилась что-либо сказать мужу и, наконец, подтолкнутая в спину Ушатовым, разлепила губы.

— Бросай нож, Олежка.

— Не охота, Ленка, в камере смертников подыхать, — отбосил он нож под кровать, — но видимо придется. Вызывайте следователя.

— Григорьевич, своди Олега в туалет, пусть умоется да побреется, а я пока Кунникову в прокуратуру брякну. Лена, приходи завтра, у Олега сегодня трудный день будет, — следом за ней Грознов быстро вышел из камеры.

Ушатов носком ботинка добыл из-под койки нож, присел на корточки, поднял его и улыбнулся, как вчера в самолете.

— Живет, Олег?

— Живем.

На лестнице Грознова караулили Краев, Веселов и Шульгин.

— Ну, что там, Николаевич?

— Все обошлось, мужики, расходитесь по рабочим местам.

Через час Святой глядел в холодный зрак видеокамеры и молчал. Грознов подошел к треноге, на которой был закреплен аппарат и вырубил его.