Большая Медведица

— Смысла жизни, вообще, что ли не видишь?

— Не вижу, Сергей Николаевич. Не может, конечно, быть, чтобы человек так и не узнал, что он делает на этом шарике, тогда получается, что смысл бытия нашего заключается в смерти, видимо только тогда мы узнаем, что и как.

— По-твоему, всем надо начинать грабить и убивать? — ярко выраженный холерик Грознов загазовал — у меня другие идеалы и я им служу. Ведь просто все. Не делай зла, раз не хочешь, или не желаешь делать добро. Вот летим мы сейчас в Хабаровск, на положении в городе Пес, правильно? Он за изнасилование девушки отсидел пятнадцать лет, вы, уголовники, ведь насильников в тюрьме бьете смертным боем, а тут вдруг «стекольщику» подчиняются арестанты всего края. Почему? Да потому, что нет, у вас, никакой идем, ворам все равно, кого на положение ставить, лишь бы деньги рвать. Разворачивайся, Олег, пока еще не поздно, умрешь хоть человеком.

От услышанного у Святого перехватило дух. Грознов был прав, «стекольщиков» лудили на всех пересылках и не верилось, что такую мразь, могли поставить ответственным за весь Хабаровский край.

— Ты видишь мир таким, — прервал его размышления Ушатов, — что все мы — твари паршивые, так?

— Так.

— Тогда ответь мне, сына своего, Игорешку, ты тоже ненавидишь?

Вот так просто и доходчиво, особисты навесили Святому моральных оплеух.

— Молчишь? Правильно и делаешь, на этот вопрос есть только один ответ. У меня две дочки, у Сергея Николаевича — два сына и дочь, вон женщина с ребенком сидит, и все мы любим своих детей и надеемся, что из них получится со временем что-нибудь доброе и хорошее.

Самолет лег на бок, показывая пассажирам, величие и красоту Амура, потом выровнялся и пошел на встречу взлетно-посадочной полосе. Вывели Олега с «ТУшки» первого и прямо с трапа усадили в черную «Волгу». Пожилой в кроличьей шапке шофер на него не обернулся, а вот сидевший рядом с ним мужчина лет сорока, с тонкой полоской усов под тонким прямым носом, на переднем сиденье развернулся.

— Вот ты какой, Иконников. Ну давай знакомиться, я — Журавихин Анатолий Васильевич, начальник тюрьмы, в которой тебе теперь придется сидеть.

— Здравствуйте, — не понял Святой, почему его встречает такая «шишка».

Сорок минут, что пилили по длинному городу, усыпанному желтой листвой, чуточку приподняли настрой. Тяжелые темно-коричневые тюремные ворота отъехали в сторону, пропуская в предбанник машину с «гостями», но к удивлению Олега его не выводили. Отворились вторые ворота, «Волга» медленно въехала на тюремный двор и обогнув два «зашторенных» четырехэтажных корпуса, уткнулась носом в еще одни железные с алыми звездами ворота. Журавихин поднял трубку автомобильной рации.

— «Кайрат», первый дом, отворяй.

На улице, разминая затекшие ноги, Святой осмотрелся. Тюрьма в тюрьме, вышки, овчарки, бегающие по натянутой проволоке. Маленькое оштукатуренное трехэтажное здание, беленое желтой известью и выстроенное наверное еще пленными япошками, ничего пока не было понятно. Начальник тюрьмы сунул руку, затянутую в перчатку, в пластмассовый, белый ящик, прилепленный справа над крылечком и недолго покопавшись в нем (видимо с кодовым замком), толкнул от себя металлическую дверь. На первом этаже читинцев встретили три офицера с синими просветами на погонах.

«Летчики что ли?» — за последние десять минут Олег удивился во второй раз. Шмонали его вежливо, но так плотно, как нигде раньше. Дорожная сумка, у которой одна ручка оказалась толще другой, была тут же вспорота. Арестованный стоял в небольшом помещении приемника совершенно голый и с интересом наблюдал, как тщательно теребят каждый сантиметр его одежды. Вернув вещи, прозвонили жужжалкой — нет ли у Святого притыренных от обыска металлических предметов и надели наручники.

— До свидания, Олег, — руки в железе ни Грознов, ни Ушатов жать ему не стали, — не верим мы с Григорьевичем, что ты конченный. Думай, кто прав, кто виноват, где правда, где ложь. Время у тебя есть, но немного, все в этой жизни рано или поздно кончается. Закономерность одна — смерть, и уверен ты, ее не боишься, но если мы все будем трястись за свою шкуру, то тогда действительно зло победит добро.

На втором этаже узкий прогал был застелен пестрой ковровой дорожкой. Двери камер обтянуты черным дерматином, под номером четырнадцать — распахнулась Святому. В чисто выбеленной хате стояло две кровати, большое окно с крупными ячейками решетки и две лампочки под белым плафоном на потолке. Он прошел к заправленной постели и устало сел, облокотившись спиной о стену, на противоположной, висели из серой бумаги «Правила поведения заключенных в следственных изоляторах КГБ». Теперь стало ясно, куда его забросила судьба.

После улан-удэнской жаровни иркутский централ показался Эдику раем, наслышанные о Святом, встретили его первоходы без базара, а вот Слепой прямо с транзитки попал в канитель. В тот день, когда с тюрьмы вывезли Олега, заехал Кудряш, объявивший себя «вором в законе». Слепой хорошо разбирался в воровском, и относительно последних событий в уголовном мире был в курсе. Он сразу сказал, что к Кудряшу, делали подход ссученные воры, поэтому самозванца прислушиваться не будет. Втихаря от Слепого из камеры ушла малявка на Кудряша. Ночью пришел ответ. Слепого разбудили сокамерники.

— Вот малява, в ней написано сломать тебе хребет и выбросить на продол.

От кого пришла эта мудистика, Слепой читать не стал, он плюнул в послание, затем скомкал его и швырнул на парашу.

— Ломайте, вас ведь сорок, а я один, только имейте в виду, что я не овца романовская, — потянул Слепой из-за пояса заточку.

Дело пахло свежей кровушкой.

— Подождите, — тормознул всех Черепаха, с наколотым на выбритой башке панцирем животины, — нужно раскачать все, как положено, как бы не изломать парня не по делу, вдруг он прав.

Перед завтраком был шмон. После того, как подследственных выгнали на коридор, Мессер прошел к шконке, где спала «наседка» и взял из-под подушки малек, приготовленный для него. Через тридцать минут зеков вернули в хату, Слепого оставили. Двое дубаков вцепились ему в руки, а Мессер не то, чтобы его обыскал, а просто на спине задрал свитер и вытащил самодельный нож.

— Твой?

— А где вы его взяли?

— У тебя из-за пояса выудил.

— А что тогда спрашиваешь?

— Так, на всякий случай, — держа нож правой рукой за рукоять, лезвием Мессер постукивал по ладони левой, — есть возможность замять это дело. Изготовление и хранение холодного оружия — статья, понимаешь, надеюсь.

— Понимаю.

— Ну, так как?

Улыбался Слепой редко и сейчас он только слегка ухмыльнулся.

— Гражданин начальник, смажьте этот штырь вазелином…

— И засунуть себе в жопу — серьезно продолжил оперативник. — Слышал я уже это.

Трухнул Мессер, или просто у него не было времени связываться с арестантом, но Слепой отделался десятью сутками карцера.

Спички в кармане завалялись, а вот курехи не было и он присел у «кобуры» выдолбленной в углу.

— Халя-баля, есть кто живой?

— Есть. — отозвались из-за стены.

— Закурить толкни, если имеешь.

Спустя пару минут в «кобуру» влетела сигаретка, за ней еще одна, еще и еще… «Десять», — насчитал Слепой.

— Харе, себе тормози.

— Я не курящий.

— Бляха-муха, голос твой знакомый, ты откуда.

— Из Читы.

— А из Первомайска кого знаешь? — и он расхохотался, узнав кому принадлежит голос, — Эдька ты?

— Я — за толстой стеной забалдел тот — Слепой, это ты?

— Но. Ты давненько здесь?

Непроизвольно Эдик глянул на «китайку», где запеклась чья-то кровь. С верхней камеры ему подкричали, что тут когда-то сидел его брат и с тех пор Эдьке казалось, что эта кровь принадлежит Олегу.

— С шестого.

— А Святой где?

— До шестого был тут. Меня сюда завезли, а его куда-то выдернули и с концами. А тебя когда замели?

— Двадцать шестого сентября, вместе с Корешем.