Большая Медведица

Два раза в неделю обязательно наведывался начальник тюрьмы, вроде не его дело, но в камере Святого Журавихин задерживался на час, а то и больше. Поговорить с толковым мужиком было интересно, в длинных беседах зарождалось другое, новое отношение к окружающему. Никто из зеков, наверное, не поверит, читая эту книгу, что тюрьма выпрямляет душу, но это — так. Все непонятное постепенно становилось на место, только поздно пришло отрезвление, слишком много он пролил крови, чтобы люди его простили. Жизнь была уже не нужна.

— Иконников?

Он как раз споласкивал от шары кружку и повернулся к двери, но она и кормушка были закрыты. «Почудилось что ли?».

— Иконников, — откуда-то с потолка лился говоривший, — за вами спецконвой, в три часа прошу быть готовым, с вещами.

Ненужную теперь уже кружку Олег положил в раковину, сел на койку и, враз обессилевший, опустил лицо в подушку, но привычка аккуратности поставила его на ноги. Он намочил тряпку, протер, где это положено было, пыль, вымыл пол, затем руки и только тогда дал волю чувствам. «Ох, что я маленьким не сдох», — тусовался по хате Святой. Предстояло ломать свою мораль, или заканчивать жизнь самоубийством, смерть бродила рядышком, но он с ней уже свыкся. «Даванусь в Чите, а то еще захоронят где-нибудь здесь, в Хабаровске, неохота, да и родным на могилу далековато будет ездить».

В начале четвертого охрана спустила Олега вниз, в коридоре его ждали два молодых, лет под тридцать, парня. Один невысокий и плотный, другой — на голову выше своего приятеля и полегче.

Из кабинета начальника тюрьмы вышел Ушатов.

— Здравствуй, Олег, вон у Шульгина сумка, там теплые вещи тебе Лена отправила, одевайся, на улице уже холодрыга стоит. Ты что улыбаешься?

Святой взял у крепыша вещи.

— Игорь Геннадьевич, — представился тот.

— Не привык я, Василий Григорьевич, к хорошему отношению в тюрьмах, ненормальные вы какие-то, на ментов-то не похожи.

— А может наоборот, Олег, нормальные?

— Может и так. Надеюсь, ваша тюрьма сделана не в противовес уголовной, там стегают кнутом, вы — кормите пряниками.

— Да нет, Олег. Человек если дерьмо, то это, как правило, навсегда, а если с лицом, то это рано, или поздно — выстрелит. По-моему все просто, не надо никого бить и унижать, нужно пахать, собирая факты и улики, а жизнь сама расставит все по своим местам.

Святой натянул поверх трико слаксы с грабежа в «Крабе», обул левую ногу в меховой полусапожек, накаченный ему когда-то Агеем, притопнул и перестал улыбаться.

— Заглянуть бы тебе в душу, Ушатов, узнать честный ты, или хитрый?

Вместе с ботинками Григорьевич весил примерно килограммов семьдесят пять, из них где-то килограммов шестьдесят весили мозги и внимательные чистые глаза, радовался он и морщил высокий лоб как-то откровенно по-детски.

— Сомневаешься пока, — добыл он из кармана куртки пачку «Магны», но закуривать не стал, — ответить-то вроде нечего, пообещаемся вот и сделаешь вызов. Сам знаешь, человек может себя в задницу до смерти зацеловать, но это еще не значит, что он хороший.

Во дворе кружил снежок.

— Василий Григорьевич, давай покурим?

— Дыши, Олег, дыши, время позволяет.

— Закуривай, Игорь Геннадьевич, — вытряхнул ему Святой из пачки сигарету.

Не вынимая рук из карманов, тот губами взял «Мальборо».

— При своих, можешь звать меня просто Игорь, а этого, — кивнул он на Краева, — Андрюхой, но это когда он в духе, а так лучше Андрей Николаевич.

— И часто он злой бывает?

— Никогда, за что я его и люблю, путевый парень, когда спит зубами к стенке.

Русоголовый «путевый» парень слушал Шульгина и улыбался его болтовне и мягкой снежной пороге.

Таявший снег делал мелькавший за стеклами «Волги» город грязным и неуютным. Люди зябко кутались в куртки и шубы, пряча лица за поднятыми воротниками.

— Тянет?

— Сколько тебе лет, Андрей Николаевич?

— Тридцать один.

— Звание есть?

— Капитан.

— Не тянет, капитан, напакостил, наверное, через чур, может просто устал от жизни.

— А, по-моему, Олег, все белое видится тебе черным.

— Василий Григорьевич, самолет ваш через час, а мне срочно возвращаться нужно. Как быть?

— Нет проблем, возле порта нас высадишь и кати.

Шульгин пристегнул к себе арестованного, металлическое соединение наручников замаскировал своим мохеровым шарфом и все вылезли из машины. Сквозь пестро прикинутую толпу, запрудившую весь первый этаж нового бетонного стеклянного здания аэропорта, пробрались к накопителю и, пока Ушатов оформлял документы, переписывая номера пистолетов вооруженного конвоя, сдвинувший к тонкой переносице брови, серьезный, но быковатый старшина милиции гонял Шульгина и Святого через жужжалку.

— Все металлическое из карманов выкладывайте, слышите, пищит?

— У меня ничего нет.

— Ну-ка еще раз пройдите, только по одному.

— Не получится, — прибалдел Игореха, — мы в наручниках.

— Снимите — приказал мент.

— Нельзя, старшина, разгонит он у вас пол — аэропорта, с меня в Чите шкуру сдерут.

— Что тут за сыр-бор? — вернулся Ушатов.

— Все в порядке, — отцепил милиционер, — можете пройти в накопитель — и, чувствуя в спрашивающем начальника, некстати козырнул.

Сунув сумку под лавку, Олег сел и утянул за собой Шульгина.

— Игорь, дай закурить, мои крепкие сильно.

— А че, ты, Олега, задымил, вроде ведь не баловался?

— Закуришь, когда косая в спину дышит.

Заметив струйки дыма, хотя Святой и старательно его разгонял снятой с взмокшей башки шапкой, к нему подлетела молоденькая девчонка в форменной тужурке «Аэрофлота».

— Затушите немедленно!

— Ой, как страшно, ты че орешь-то?

Хамили девчонке ежедневно и наверное от обиды и бессилия перед мужиками, на большие коровьи глаза ее навернулись слезы.

— Гасите, а то оштрафую, — видно было, что она не верит в то, что говорит, но слезы…

— Ладно, ладно, что ты, в самом деле, вот смотри. — Олег уронил на пол сигарету и старательно ее затоптал, — а насчет штрафа, — поднял он руку, — кроме «браслетов» ничего другого предложить тебе не могу. Возьмешь?

Час спустя, задрожав крыльями, «ТУ-134» отпустил тормоза и после короткого разбега, осев на хвост, устремился в небо, лег на бок и Святой сразу уткнулся в иллюминатор на замерзающий Амур.

— Что там, Олега?

— Река красивая, берега лед прихватил.

— Служил я когда-то на границе.

— Тебе сколько годиков?

— Пока двадцать девять.

— Старлей поди?

— Обижаешь.

— Капитан?

— Обижаешь.

— Че майор, что ли? — оторвался от оконца Святой и задернул его шторкой.

— Угадал.

— Молодой для майора…

— Я хитрый, за бугром служил, а там год за три идет, так что в управе я самый молодой майор, но кроме звания, жены — красотки да детишек, ни хрена больше нет, живу в общаге, вот такие пироги. — на грустной ноте закончил Шульгин.

— Послушай, Игорь, вот например я не россиянин, а землянин. Не коммунист и не капиталист, а просто человек. Заброшу в рюкзак буханку хлеба и пойду в Африку, мне ведь нет дела до ваших границ, не я их придумал, правильно? Вот ты меня там выловишь и стрельнешь. А за что?

— Схема жизни, Олег, не я ее выдумал. Служу народу и Закону, я человек военный, но есть и у меня свое мнение, с чем-то я согласен, с чем-то нет и не держу в общем-то этого в душе.

Стюардесса, а может официантка, подала Святому через Краева и Шульгина поднос то ли с обедом, то ли с ужином.

— Спасибо, я не хочу.

— Ты че? — взял у него поднос Игорь.

— Не удобно здесь, тесно.

— Не удобно срать в штаны и затем снимать их через голову, — на откинутый с переднего кресла столик он поставил перед Олегом закуску. — Ешь давай. Я, знаешь, как в учебке однажды на спор ел?

— Как?

— Вверх ногами.

— По есть вниз головой — извлек из походного сумаря купленную в Хабаровске литровую банку красной икры Краев.