Воспоминания

Здесь считаю нелишним сделать оговорку по поводу ошибки в справочном «Энциклопедическом словаре» Старчевского, где в 4-й части изд. 1855-го г. на стр. 138-й, в статье о князе Сергии Федоровиче Долгоруком, прописаны и дети его, и между прочим дед Елены Павловны, князь Василий Сергеевич, умерший якобы бездетным. Все это совершенно не верно, начиная с отчества, так как князь Сергей был не Федорович, а Григорьевич [120]. Князь Василий был в ссылке в Сибири вместе с отцом, о там отдан для обучения кузнечному ремеслу; а по возвращении из Сибири, не получив ничего из конфискованного имения его отца, женился на Анастасии Ивановне Ладыженской, имел трех сыновей и дочь, и старшим сыном был отец покойной Елены Павловны, князь Павел Васильевич Долгорукий, скончавшийся в 1837 году. Мать его, Анастасия Ивановна, и брат ее, действительный тайный советник Николай Иванович Ладыженский, были по матери последними отраслями знаменитого рода князя Ромодановского, Кесаря при Петре Великом. Этому брату ее Императором Павлом была дана фамилия князей Ромодановских; он имел только одного сына, князя Александра Николаевича, служившего при Императоре Александре I-м генерал-лейтенантом. Он умер бездетным, чем и фамилия князей Ромодановских прекратилась. Княгиня Анастасия Ивановна получила от своего отца весьма значительное приданое: восемь тысяч душ крестьян, восемьдесят пудов серебра и много других драгоценных вещей. Но все это она с мужем поспешили прожить, по барской привычке жить не по состоянию и без расчета Сын ее, отец Елены Павловны, в отставке со времен Императора Павла, владел далеко не блестящими средствами, которые поправились только за несколько лет до его кончины, получением наследства по смерти сестры своей, Екатерины Васильевны Кожиной.

О матери жены моей, деде и бабушке с материнской стороны, я подробно все передал в первой части моих воспоминаний. О самой же Елене Павловне могу повторить то, что сказало о ней постороннее лицо в небольшом биографическом очерке, под названием «Елена Павловна Фадеева». Приведу из него краткую выдержку.

«С глубоким, серьезным умом, замечательным образованием, многосторонними, обширными познаниями, обращавшими на нее внимание европейских ученых, Елена Павловна Фадеева соединяла добрейшее, благородное сердце; любила тихую жизнь среди своей семьи и занятий, составлявших главное утешение и развлечение ее жизни. Любила природу, изучала ее, особенно занималась ботаникой, в часы свободные от занятий с детьми и домашнего хозяйства, которым сама заведывала и вела превосходно. Памятниками ее работ остались 50 томов (величиной в лист) собственноручных рисунков, преимущественно растений, с натуры, которые сама же определяла при помощи библиотеки лучших сочинений по этой части. Книги эти прельщали ученых натуралистов, и знаменитый академик Бер чуть не на коленях молил Елену Павловну позволить снять с них копию для Императорской академии наук. Занималась также и многими другими научными предметами, и занималась разумно, с толком, изучив их серьезно и основательно, и составила несколько интересных, богатых коллекций по этим предметам. Часть орнитологической, минералогической и палеонтологической коллекции еще при жизни подарила Кавказскому обществу сельского хозяйства. Это бескорыстное, необыкновенное в женщине служение науке сделало имя Елены Павловны известным в ученом мире», (Следуют названия сочинений президента Лондонского географического общества Мурчисона, французского академика Вернеля, нашего Стевена и многих других, писавших с уважением и удивлением о Е. П. Фадеевой, ее познаниях и трудах). «Но естественные науки не исключительно занимали собою Елену Павловну. Ее многосторонний ум требовал столько же разнообразной пищи, и потому она с не меньшим усердием занималась и другими науками: историей, археологией, нумизматикой, языками, из коих несколько знала в превосходстве. Занималась она наукой единственно из любви к науке. Обширность познаний соединялась в ней с такою истинно женскою скромностью, что человек, не интересующийся учеными предметами, мог быть знаком с нею годы, пользоваться ежедневно душевною теплотою ее беседы, и не подозревать ее знаний. И не одна наука, но все, что возбуждает интерес в наблюдательном уме, занимало ее и врезывалось в ее памяти. Обширные знакомства первой половины ее жизни, дружеская связь со многими замечательными людьми, которых привлекала, к ней ее личность, оставили в ее памяти целую хронику событий и лиц, придававшую необыкновенную прелесть ее разговору. Особенно заслуживает внимания то, что Е. П. Фадеева, при разговорах с личностями, стоявшими далеко ниже ее по образованию, умела не дать понять им этой разницы, и беседа с нею представляла всегда интерес для лиц всех возрастов, всех характеров и почти всех специальностей.

Покойная, посвящавшая жизнь исключительно своему семейству и занимавшаяся даже своими любимыми предметами только в часы досуга, имела мало случаев к раскрытию своих редких качеств в деле общественной деятельности; но и в этом отношении она оставила по себе память, учреждением своими постоянными заботами детского приюта в Саратове, который — по крайней мере до выезда ее из Саратова, в 1846 году — был признаваем образцовым.

Елена Павловна воспитывала своих детей с самою нежною заботливостью, заменяя им большую часть учителей. Все ее дети, а впоследствии и внуки, учились читать по-русски и по-французски и многому другому, сидя у нее на коленях. И это учение служило как бы фундаментом того солидного образования, которое достигнуто ими потом. Нас без труда поймут, когда мы скажем, что памятная русской читающей «публике талантливая беллетристка Елена Андреевна Ган, писавшая под псевдонимом Зинаиды Р-вой, была дочь Е. П. Фадеевой и воспитана ею, а наш известный военный писатель Ростислав Андреевич Фадеев — сын ее».

Мир праху твоему, мой незабвенный друг и сотоварищ моей сорокасемилетней прошедшей жизни, разделявший со мною все радости и все горе, меня постигавшие в течение почти целого полувека! Как в духовном моем завещании, так и здесь повторяю мою молитву к Господу о том, чтобы — если это Его святыми законами допускается — душа моя, по смерти моей, могла быть с нею соединенною во единой обители.

30-го августа мы возвратились в Тифлис.

Я получил орден Св. Анны 1-й степени. Особенных заслуг в продолжение нескольких предшествовавших лет, я никаких оказать не мог: но с некоторого времени вошло как бы в правило (особенно в Закавказье) давать награды почти всем чиновникам чрез каждые два года. В том же сентябре большим прощальным обедом провожали нашего начальника штаба Д. А. Милютина, отъезжавшего в Петербург на должность товарища военного министра.

В октябре возвратилась из своей поездки дочь моя с мужем, выезжавшим к ней навстречу в Одессу, для сообщения о смерти матери. При свидании, общая грусть наша возобновилась.

Месяц спустя получено известие о кончине вдовствующей Императрицы Александры Феодоровны. По сему случаю, торжественная панихида и траур. В конце этого года посетил Тифлис принц Людвиг Баденский, приезжавший для обозрения Закавказского края. Наместник прикомандировал к нему моего сына, который и сопровождал его по горам, за что получил Баденский орден Тюрингенского льва. Между тем, сам князь Александр Иванович все это время лежал больной, сильно страдая подагрическими припадками, что и породило в нем мысль об отъезде в следующем году за границу.

В семье моей тоже было не совсем благополучно: заболел зять мой, хотя не надолго, но очень серьезно, что очень встревожило всех нас. Все это вместе сделало для меня встречу нового года весьма печальною. Но мои головные боли значительно ослабели, и сам не знаю отчего. А думаю, что по милости Божией. Это был еще первый год, с тех пор как запомню, что я никакой поездки по делам службы не предпринимал.

В 1861 году, князь Барятинский, незадолго до выезда своего за границу, назначил меня членом в Совете Общества для восстановления в крае православного христианства в тех местах, где оно в прежнее время здесь существовало. Идея об учреждении этого общества принадлежала князю Барятинскому; эта идея была одобрена и весьма понравилась Государыне Императрице Марии Александровне, удостоившей принять на себя звание председательницы его и ревностно его поддерживающей во всех отношениях. Это общество может быть очень благодетельно для края; жаль только, что устав его составлен скороспешно, что в первые годы несколько затрудняло успех действий, но за всем тем, польза учреждения и теперь уж оказывается несомненна: капитал, находящийся в распоряжении Общества, достигает до 500 тысяч рублей; построено несколько церквей в местах, где они наиболее необходимы; духовенству тех местностей увеличено содержание, которое до того времени было самое нищенское или вовсе не было никакого; заведены школы и составлено предположение об образовании для сего предмета способных миссионеров. Можно надеяться, что, при особенном внимании к такому благому делу Великого Князя наместника, учреждение разовьется постепенно лучше и успешнее чем до сих пор, не взирая на то, что дело это в крае совершенно новое и, по местным обстоятельствам, встречает множество препятствий и причин к замедлению [121]. Я думаю, что было бы полезно, в проектируемом миссионерском училище, соединить цель приготовления миссионеров, хотя в небольшом числе, не только для обращения потомков прежде бывших туземных христиан, но и Закавказских раскольников. Присылавшиеся доныне к ним миссионеры от епархиального начальства причинили, судя по видимому, более вреда православию нежели пользы.