Опусы или опыты коловращения на двух континентах

Я не говорю о нравственной стороне та-кого порядка. Есть места, где локальный нравс-твенный кодекс существенно отличается от об-щечеловеческого (и армия - далеко не единс-твенное из них). Конечно, случаются, скажем так, неприятности массового характера, напри-мер, поголовная стрижка под ноль всех молодых или закапывание взводом окурка. Но, опять-та-ки, их следует воспринимать, как неприятное яв-ление природы.

Так вот, прежде всего от дедовщины страдают, скажем так, слабые индивидуалисты. Этим несчастным с детства внушили ущербную мысль, будто земной шар вращается вокруг них. И вдруг, неожиданно, выясняется, что не все их любят – что, конечно же, несправедливо. Мало того, оказывается, что большая группа братьев по разуму считает их дерьмом собачьим. Просто так, без особой на то причины!

Такой удар вынести трудно. Подобного склада люди склонны испытывать к себе искрен-нюю и глубокую жалость, подсознательно счи-тая, что это чувство разделяется окружающими. А, жалея себя, они, совершенно логично, пыта-ются переложить свою долю груза на товари-щей. В армии это все видно как на ладони.

И попадают юноши в поле особого вни-мания стариков. Но и это бы еще ничего. Время от времени почти каждому из молодых прихо-дится бывать объектом излишне пристального внимания. Беда в том, что бедолагам не хватает, как бы сказать, упругой сопротивляемости, что ли, чтобы вынести свалившиеся на голову беды без особого внутреннего ущерба. И они ломают-ся.

Причем это никак не связано с личной физической силой. Мне вспоминается один па-рень из нашего взвода - здоровенный, как лось, да еще и боксер. Месяца через два после начала службы он дошел до такого состояния, что его били самые плюгавые маломерки.

Конечно, все сказанное - только мое лич-ное мнение и основано на моем же ограничен-ном личном опыта. Первые полгода достается всем, и это время нужно просто перетерпеть. А если не можешь, ну, извини, брат, я тебе сопли вытирать не буду. Тогда начинается бодяга с са-моубийствами или внезапно открывшимися бо-лезнями, требующими длительного пребывания в госпитале.

Ладно, вернемся к моей эпопее. В своем странном статусе я бываю народу даже кое в чем полезным. Например, одалживаю самоволь-щикам свою виияковскую шинель с курсантски-ми погонами. Дело в том, что на "Выстреле" проходит практику много курсантов. Патруль их не останавливает и вообще курсантов восприни-мают почти как офицеров. Так что моя шинель служит как бы шапкой-невидимкой.

Пролетели два месяца после возвращения с губы. В конце февраля меня останавливает ко-мандир роты и, обдав густым перегаром, сооб-щает: "Все, Скрипников, хватит тебе нам мозги е....ть! Отправили на тебя документы в округ, так что собирайся домой". Капитан решительно отмахнул рукой и пошатнулся.

Неужели все?

Проходит несколько дней - и тишина! Не выдержав, иду к командиру части. Подполковник мямлит, что документы посланы в округ, но до получения ответа он ничего сде-лать не может. На что я говорю:

- Товарищ подполковник, в части пятьсот человек. Ну, кому есть дело, здесь я или меня нету?

- Жди, Скрипников.. Как только придут бумаги, отпустим. -

Жду.

В конце апреля знакомый парень приво-зит из Москвы мою гражданскую одежду, остав-ленную на сохранение, когда я уходил из ВИИЯ. На радостях тут же переодеваюсь и иду прово-жать его на станцию - просто так, без особой не-обходимости. Ощущение странное. После хэбэ и кирзухи гражданская одежда невиданно лег-кая, совсем невесомая.

Обратно иду через привокзальную пло-щадь. Большие часы на углу показывают около полуночи. Навстречу веселая кампания штат-ских. Поравнявшись с ними, поворачиваю го-лову.... и встречаюсь взглядом со своим коман-диром роты - тоже в штатском! Мать твою за но-гу! Вот же невезуха! Нарочно не придумаешь.

Капитан хватает меня за рукав. Резко убираю руку и продолжаю идти. Бежать бес-смысленно, он бегает, как лось, догонит сразу. Слышу сзади: "Скрипников, стой!"

Иду. Слышу женский смех. Никто, вроде, меня не преследует.

Переодевшись в форму, возвращаюсь в часть. Если капитан побывал в роте, все, хана. Если нет, то посмотрим.

Спрашиваю сонного дневального:

- Капитан был? -

- Нет, не был. -

Капитан появляется в роте только после первомайских праздников - синевато-бурого цвета и с заплывшими красными глазами. Вы-сунувшись в форточку канцелярии, он кричит: "Скрипников! Зайди сюда." -

Захожу.

- Ты куда же это ходил в гражданской форме одежды? -

- Да вы что, товарищ капитан! Никуда я не ходил, да у меня и гражданки-то нету -

Ротный столбенеет.

- Так…. т-так…я же тебя, подлеца, за рукав схватил. -

- Не знаю, какая-то ошибка вышла. Нигде я не был, никто меня ни за что не хватал. -

Обалдев от такой наглости и не вполне доверяя с тяжкого похмелья рассудку, капитан несколько неуверенно приказывает убираться к такой-то матери.

Вообще он мужик неплохой. Ну да, быва-ет, что по пьяной лавочке может два раза подряд провести вечернюю проверку, забыв, что он ее уже делал. Это бывает. Ну, дерется еще. Часто вместо того, чтобы отправить злодея на губу, он посылает его могучим ударом в угол канцеля-рии. И вопрос закрыт. Мне тоже от него один раз досталось зимой. Был большой аврал, всю часть поголовно бросили на расчистку снега на станции. Я оставался в роте один, сторожем, так сказать. Предполагалось, что я буду одновре-менно и за дежурного, и за дневальных - стоять у тумбочки и не пущать в казарму злоумышлен-ников. Естественно, что таких глупых мыслей у меня не возникало. Откушав "Тройного", я мир-но расположился в фурнитурной и ловил по приемнику музыку. За что и получил по уху от неожиданно ворвавшегося капитана.

После нашей беседы с неделю все тихо. После обеда сижу в ленинской комнате, читаю газеты. Входит лейтенант Хвостиков. Брезгливо оглядевшись, бросает: "Скрипников, а ну-ка приберитесь здесь".

Недоуменно поднимаю глаза и молча смотрю на него.

- Вы слышали, что я сказал? -

Ласково и рассудительно втолковываю:

- Товарищ лейтенант, у вас вон целая рота. По-моему, я вам не мешаю. -

Хвостикова будто в задницу шилом коль-нули: "Рядовой Скрипников! Я вам приказы-ваю!"

Предельно доступно объясняю, куда именно он может засунуть себе это приказание.

Хвостиков пулей вылетает из ленком-наты. На следующее утро капитан объявляет мне трое суток ареста за отказ от выполнения приказания.

На губу собираюсь после обеда, громо-гласно рассуждая на всю казарму о вселенской несправедливости и невинно страдающих. Из канцелярии выглядывает Бойков: "Скрипников, зайди сюда".

Ротный сурово вопрошает:

-Я тебя в гражданке в городе застукал? -

И сам себе обличающе отвечает:

- Застукал -

Тут же следует вывод:

-Ну и не п....и, а то еще трое суток влеплю. -

- Так бы сразу и сказали, товарищ капитан, - с облегчением отвечаю я.

На душе полегчало. Не за Хвостикова же, в самом деле, на губу идти!

Трое суток прошли незаметно. Началь-ство на губе поменялось, порядки помягче, да и май не декабрь.

Идут дни, уже собирается на дембель майский призыв. В конце мая мой командир взвода, весьма похожий на Собакевича пра-порщик Мироненко, угрюмо глядя вбок и в зем-лю, невнятно молвит: "Завтра или послезавтра поедешь".

И опять мимо.

Настраиваюсь тянуть до конца, сколько уж мне отмеряно.

Июль 1972 года. Не помню, где я был, но в казарму в тот вечер я вернулся поздно, после отбоя. Половина роты еще не спит. Со всех сто-рон мне кричат: "Юра! Дембель тебе! Пришла бумага из округа!"

Боюсь поверить - три раза уже настра-ивался, да все мимо кассы. Дождавшись утра, бегу в штаб, к писарям. Да, точно, есть такая бу-мага.

Опять получаю обходной лист. Есть еще кое-какие дела. На гражданке нужно или восста-навливаться в университете в Краснодаре, или заново поступать в Москве, в Мориса Тореза (как-то уж так получилось, что изгнанники из ВИИЯ потом встречаются в Московском инсти-туте иностранных языков имени Мориса Тореза) - я еще не решил. Но в любом случае нужна ха-рактеристика из части. Придется идти к Хвос-тикову - наш капитан в отпуске.