Элвис Пресли: Реванш Юга

Даншен С. Элвис Пресли: Реванш Юга

Мемфис, четверг 8 августа 1984 года

Под конец дня центральные улицы города, обезлюдевшие из-за масштабных ремонтных работ с целью вернуть блеск бывшей мировой столице хлопка, изнывают от всепроникающей жары. По оси север — юг, параллельной Миссисипи, пролегли траншеи для будущих трамвайных путей, вынуждая редких прохожих двигаться замысловатым маршрутом в обход насыпей, ям и сваленных в беспорядке труб. С высоты они, должно быть, напоминают хаотично движущихся муравьев.

Фасады домов образуют заслон для влажного зноя, то ли спускающегося с грозового неба, то ли поднимающегося от грязных вод реки, тяжелый запах которой разносит теплый ветерок из Арканзаса. Бизнесмены в строгих костюмах и секретарши, мучающие себя колготками, обязательными для работающей американской женщины, идут, глядя под ноги и думая лишь о том, чтобы поскорей добраться до «дома, милого дома» с кондиционером. Все пытаются обогнуть последнее препятствие: в погоне за легким сюжетом для вечерних новостей съемочная группа местного телевидения просит жителей Мемфиса поделиться воспоминаниями о громкой отставке президента Ричарда Никсона, которая произошла ровно десять лет тому назад.

А три недели назад Америка отмечала еще один славный юбилей: тридцатилетие выхода в Мемфисе — 19 июля 1954 года — первого диска Элвиса Пресли под маркой фирмы «Сан». Склонная к упрощениям пресса охотно провозглашает эту дату днем рождения рок-н-ролла, и журналисты, стараясь раздобыть материал, не преминули расспросить свидетелей этого события через семь лет после кончины главного действующего лица.

Парадоксальным образом именно в Мемфисе юбилей прошел тише всего. С тех пор как центр хлопковой индустрии переместился в развивающиеся страны, столица американского Среднего Юга охотно ностальгировала о былом экономическом величии, однако упорно отказывалась хвалиться музыкальным достоянием, хотя оно и превратило ее в перекресток популярных музыкальных течений XX века. В противоположность Новому Орлеану, с готовностью заявляющему свои права на джаз, Мемфис отмахивался от замечательного наследия, оставленного пионерами блюза, кантри, рок-н-ролла и музыки соул.

Это чувство, близкое к чувству стыда, особенно явно ощущалось в середине восьмидесятых. Бил-стрит, расположенная в нескольких кабельтовых от отеля «Пибоди» (говорят, что его холл расположен у самой дельты), представляла собой лишь длинную череду остовов домов, сплошь поросших сорняками и дожидающихся сноса. Там, где когда-то билось сердце черной Америки, едва теплятся воспоминания в обстановке под стать фильму «Безумный Макс»: днем здесь безнадежно пусто, а по ночам снуют торговцы крэком. Только после избрания первого мэра-афроамериканца в начале следующего десятилетия Мемфис признает свое культурное прошлое и возродит Бил-стрит из пепла.

Это неприятие в основном обусловлено расовой и социальной пропастью между здешними общинами. Вотчина помещиков-южан с замашками аристократов, Мемфис не мог допустить, что своей известностью он обязан фольклору люмпен-пролетариев, черных и белых, своим потом взрастивших их благосостояние. «Представьте себе на минуту, что слава Афин пережила века благодаря рабам, а не философам», — ответил мне уязвленно один стареющий магнат местной экономики, когда я расспрашивал его об этом странном пробеле. Однако тем летом 1984 года тридцатилетие первого успеха Элвиса вызвало небывалый наплыв его почитателей в Грейсленд — его имение, ставшее объектом паломничества; жители Мемфиса смотрели на это поклонение сквозь пальцы только потому, что их собственная религия запрещала им отвергать доллары, пролившиеся благодатным дождем из туристических туч.

Сэм Филлипс, человек, открывший Пресли, не обладает той же щепетильностью, что и местные олигархи, к которым он принадлежит с тех пор, как прибыль от продажи певца гиганту грамзаписи Ар-си-эй (RCA) позволила ему проникнуть в замкнутый круг доморощенных капиталистов. Не чувствуя себя униженным связью с Королем, он все же сразу тускнеет от усталости, когда с ним заговаривают о дебюте Элвиса, и более-менее вежливо выпроваживает тех, кто вновь и вновь просит его рассказать историю, которая уже набила ему оскомину. И все же я приехал в Мемфис, чтобы взять у него интервью, поговорить о его работе с певцами в стиле блюз из дельты Миссисипи.

Переговоры с Филлипсом дались непросто, только по настоятельной просьбе одного общего друга он согласился встретиться со мной на нейтральной территории — на складе-магазине одного из своих племянников, занимающегося оптовой торговлей пластинками, — поставив жесткое условие: ни слова о Пресли. Предостережение излишне. Меня интересует совсем другое: Филлипс может многое порассказать о создании своей студии «Сан» в то время, когда мало кто интересовался певцами блюза со Среднего Юга, так что самый пресыщенный собеседник будет слушать его раскрыв рот.

Но по ходу беседы срабатывает неумолимая логика, следуя которой Филлипс бросил афроамериканскую музыку ради Пресли: не в силах долго придерживаться собственного изначального решения, он первым заводит разговор об Элвисе. По его словам, вторжение Элвиса в его жизнь стало одновременно благословением и проклятием: благословением — потому что принесло его маленькой студии грамзаписи баснословные барыши, обеспечив завидное место в пантеоне рок-н-ролла, проклятием — потому что заставило его навсегда расстаться с мечтой о том, чтобы дать южному ритм-энд-блюзу мировую аудиторию, которой он заслуживал. «Я мечтал совершить то, что фирма типа „Стакс“ совершила в Мемфисе десятью годами позже с Отисом Реддингом, группой Сэм и Дэйв или Джонни Тейлором», — признался он.

Настойчивость, с какой он оправдывает двойной выбор — творческий и экономический, — перед которым его поставил неожиданный успех Пресли в 1954 году, не позволяет сомневаться в его искренности: «С самого начала я хотел, чтобы музыку негров оценили по достоинству, чтобы широкая публика заинтересовалась их художественным даром. На мой взгляд, было в этой музыке что-то жизненное, неповторимое, и если я о чем и жалею, так это что не смог продолжать записывать чернокожих музыкантов после успеха Элвиса и других моих белых артистов. Нужно понять, что я стоял во главе крошечного предприятия и должен был в первую очередь думать о его будущем — а заодно и о будущем моей семьи.

Чего только не говорили по этому поводу! Лорейн Смит (тетка Пресли. — С. Д.) договорилась до того, что будто бы я запросил у Элвиса пятьсот долларов за его первую пластинку. Конечно же это неправда. Вот почему я всегда отказываюсь давать интервью. За славой я не гонюсь, история всем воздаст по заслугам, но я хочу, чтобы мне верили, когда я говорю, что никогда не стремился раскручивать хиты ради денег. Как ни странно, это чистая правда. Мне было интересно добиться, чтобы на записи в студии проявилась аура моих певцов, и это чудо произошло с Элвисом».

Не могу удержаться от соблазна и спрашиваю, действительно ли именно он в свое время изрек, что разбогатеет в тот день, когда найдет белого, способного петь, как черный. Не пытаясь уйти от вопроса, Филлипс сорвал покров с тайны, которой окутан необыкновенный успех Пресли, — неоднозначных межрасовых отношений на американском Юге, из-за чего большинство критиков видели в Пресли узурпатора, без зазрения совести ограбившего культуру черного Юга. «Люди так и не поняли, что я хотел сказать, потому что легче легкого приписать нечистые намерения тому, кто добился успеха. Им хотелось считать, что я готов на всё ради денег и что моей единственной заботой было отнять талант у черных, чтобы наградить им белого. На самом деле я просто констатировал факт. В Америке пятидесятых годов для молодежи не было ничего. Как только малыш перерастал считалочки, то есть становился старше четырех-пяти лет, — всё. Потом — для тех, кому за двадцать пять, — приходил джаз, но в промежутке — пустота. Юношеству, а этот возраст очень важен, не предлагали ничего подходящего. Им нужен был стиль, о котором они могли бы сказать: „Папе с мамой это не нравится, а вот я обожаю!“