Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить

АЛЕКСАНДР ФОН ШЕНБУРГ

Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить

ALEXANDER VON SCHONBURG

Alles, was Sie schon immer liber Konige wissen wollten, aber nie zu fragen wagten

ROWOHLT BERLIN

В оформлении использованы фрагменты фотографий королевы Елизаветы II, короля бельгийцев Альберта II, бывшего короля Непала Гьянендры и фотографии из личного архива автора

КОГДА-ТО ДАВНЫМ-ДАВНО…

Королева Мария, бабушка теперешней королевы Англии, урожденная принцесса Текская, имела странную привычку. Каждый раз, интересуясь делами одного из своих подданных, она спрашивала: — Как дела у вашей бедной матушки? — Или: — Как дела у вашей бедной дочери?

Она часто произносила слово «бедная», и при дворе гадали, что именно она имела в виду. А все обстояло очень просто: бедным, по мнению королевы Марии, был всякий, кто не имел королевского происхождения. И как же она была права! При моей первой встрече с королевой Елизаветой II мне тоже пришлось в этом убедиться. Дело было накануне свадьбы принца Эдварда с Софи Рис-Джонс. Принц Эдвард, как младший сын королевы, не мог претендовать на государственный праздник, и королевская семья, вероятно, почувствовала большое облегчение от того, что эту свадьбу можно отметить как семейное торжество. В Виндзор была приглашена и куча немецких родственников. Среди них — внучатая племянница, принцесса Ирина Гессенская, и некий журналист, вот уже несколько недель жена — спросил мадам де Голль, чего она особенно ждет от предстоящей жизни на покое. Мадам де Голль ответила — тут надо представить себе ее английский с очень сильным французским акцентом:

— A penis!

Тишина. Неприкрытый ужас. Даже обслуга ошалела и замерла. Пока молодая королева не спасла положение и не перевела на нормальный английский то, что попыталась сказать мадам де Голль:

— А, поняла: happiness, счастья.

Но когда во время ужина я сидел рядом с королевой, то благодаря поданному перед этим сухому мартини ощущение, что я — на Страшном суде, уступило место какому-то задору. Я был готов разговаривать. Но о чем, собственно, разговаривают с королевой между закуской и главным блюдом? Ответ: поначалу вообще ни о чем. Я сидел в своем старом-престаром смокинге, к счастью любезно вычищенном одним из королевских слуг, и ждал, чтобы королева удостоила меня хотя бы одним словом. Или, по меньшей мере, взглядом! Но этого не происходило. Я оставался для нее пустым местом. Мне было не известно одно правило (кто-нибудь мог бы меня и предупредить!): беседа при английском дворе подчиняется другим законам, чем на континенте. Если в Европе весьма непринужденно разговаривают по очереди то с соседом справа, то с соседом слева, то здесь принято первую половину приема болтать со своим соседом с правой стороны, а вторую — с соседом слева. Я сидел слева от королевы. Когда она наконец повернулась ко мне, я уже был в некотором ступоре от шока. Поэтому при всем желании не могу вспомнить ни одной детали нашего разговора.

Еще одним апокалипсическим переживанием стали три четверти часа, когда в другой раз я достался в качестве собеседника за столом старшей дочери королевы принцессе Анне. В ее меню журналисты тоже занимают первое место. И вообще она не отличается особым человеколюбием. Ее отец однажды сказал, что единственные существа, к которым Анна что-то испытывает, жуют сено, имеют четыре ноги и оставляют много навоза. Поэтому я ожидал застольной беседы с принцессой Анной с решимостью человека, которому нечего терять. Результатом стал очаровательный вечер, а поскольку речь идет о встрече с наследницей королевы — это просто означает, что я пережил его без позора. Я выбрал простую стратегию выживания: говорил исключительно о лошадях.

Даже если мне удастся в этом месте устоять перед искушением и не описывать больше мой первый вечер в Виндзоре, все равно в этой книге мне придется приоткрыть некоторые тайны королевских особ. Хоть я и подозреваю, что тем самым нанесу ущерб описываемому институту. Ведь, в конце концов, как писал еще в 1867 году великий британский профессор государственного права, экономист и политический философ Уолтер Бейджхот, «тайна — это основа королевской власти, мы не имеем права проливать на нее свет!». Наверно, потому даже самые убежденные республиканцы не могут устоять перед чарами королевских домов, что в нашем мире, ярко освещенном софитами и телекамерами, они являются последними институтами, обладающими еще хоть какой-то таинственностью. Сегодня быть «знаменитым» вообще ничего не значит. В наше время круглосуточных теле- и радиопередач, которые обещают всем и каждому стать богатым, известным и прекрасным, да еще с учетом неограниченных возможностей рассказать о себе в Интернете, «известность» перестала быть чем-то чрезвычайным. Мир полон известных личностей. Одни известны своим богатством, другие — красотой, третьи — достижениями или преступлениями, а некоторые известны просто своей известностью. Члены королевских семей — единственные, кто обязан славой только самому факту своего существования, которым ничего не надо делать, чтобы приобрести необыкновенную значительность. Как раз в наше время индустриальной пластиковой известности запертые ворота Балморала, Зарзуэлы и Фреденсборга [1] сохраняют последнее, настоящее очарование.

Становится ли это очарование меньше с каждым лучом света, попадающим во внутренние покои королевских дворцов? Когда в конце шестидесятых годов английский документалист Ричард Коустон получил официальный заказ королевского двора снять фильм, в котором члены королевской семьи должны быть представлены как «совершенно нормальные люди», то режиссер Ричард Аттенборо предостерегал его, что этим фильмом он навредит монархии. Аттенборо опирался на свой авторитет автора нескольких документальных фильмов о первобытных народах. «Весь институт монархии, — объяснял он, — держится на мистике вождя в его хижине. Как только какой-то член племени получает возможность увидеть эту хижину изнутри, система существования вождя становится неустойчивой — и от этого может погибнуть все племя».

А что случится, если на следующих страницах я расскажу, что представляют собой члены монарших семей, когда они находятся «среди своих», или выдам ласкательное прозвище, которым называют королеву Англии домочадцы? Безобидно ли это? Или нескромно? Или гораздо больше того? Египетские фараоны всегда имели два имени. Одно, которое знал народ. И одно тайное. Истории до сих не известны имена древних королей Сиама, в такой большой тайне они сохранялись.

Ну да ладно. Кузены и кузины королевы зовут ее Лиллибет, а муж пользуется правом на ласковое Сосидж (Сосисочка). В Древней Бирме эти строчки стоили бы мне головы.

Но времена меняются. Это видно уже по комнате, в которой я пишу. Я сижу за письменным столом из прессованной древесины, пол покрыт ламинатом. Единственная мебель в этой комнате — письменный стол, шкаф и кровать. Я нахожусь в пристройке пятидесятых годов к одному из крупнейших и старейших монастырей Европы — Хайлигенкройц (монастырь Святого Креста). Приехал я сюда, потому что вбил себе в голову, будто план моей книги надо писать в знаменитой библиотеке именно этого монастыря. А точнее, в ее роскошном барочном Золотом зале. Я представлял себе, как буду наносить эти строки на бумагу, вдыхая запах столетних книг. А вместо этого сижу в келье. Длительное пребывание в библиотеке без противогаза запрещено, так как хранилище поражено плесневым грибом. Единственные гости, которые в настоящее время вольготно себя чувствуют в библиотеке, называются rhizopus stolonifer, aspergillus glaucus и botrytis cineria. Единственный запах, которым там сейчас можно «наслаждаться», — запах терпентина (скипидара). Тысячи и тысячи книг очищают скипидаром, прежде чем, герметически упакованные, их отправляют в лабораторию, где грибы уничтожают гамма-лучами.