Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить

Не поражена ли идея королевской власти такими же грибами? Верит ли сегодня кто-нибудь в «величие» королей? Верят ли в него еще сами члены монарших семей? Эксцессы, которые время от времени позволяют себе принцы, не так уж сильно вредят королевской власти. Опаснее то, что короли, кажется, сами делают все возможное, чтобы стать банальнее. Они хотят быть как можно более обычными. Это не только «близость к народу», которой они все бредят. Они хотят «быть», как народ.

В июле 2007 года читатели испанского иллюстрированного журнала «Ола!» были поражены фотографиями королевской семьи во время летнего отдыха. Все давно привыкли к сделанным с помощью телеобъективов фотографиям папарацци, изображающим монаршую семью на борту яхты «Брибон». И вдруг — король Хуан-Карлос и его супруга София, словно какие-то простые жители города Вупперталя, устраиваются на общественном пляже и, соблюдая верность стилю, приносят с собой бутерброды, завернутые в алюминиевую фольгу. Этот «мессидж» следовало понимать так: смотрите, мы — такие же, как вы!

Когда наследник испанского престола принц Фелипе и его супруга Летиция дают интервью, то каждое второе предложение заканчивается словами «сото todo el mundo», то есть повторяемым как молитва заверением, что у них все точно так же, как «у всех остальных людей». Принц Чарльз и его сыновья в телеинтервью рассказывают о своих кулинарных привычках, о том, как они готовят яичницу и любят делать покупки в супермаркетах. Королева Нидерландов — демонстративно — разъезжает по столице на велосипеде, вместо того чтобы пользоваться услугами шофера. Сегодняшние короли изо всех сил стремятся производить впечатление обычных людей.

Не предают ли короли своей ассимиляцией с подданными единственную, действительно неоспоримую задачу, стоящую перед ними? Задачу как раз не быть обыкновенными? Или монархия вообще не нуждается во всей этой шумихе вокруг нее? Может, приподнятая завеса тайны, о чем предупреждал Аттенборо, вообще никак не навредит королевской власти, ибо король всегда остается королем и совершенно не важно, восседает ли он высоко над нами в мантии на троне, окруженный облаком фимиама, или выступает в кухонном фартуке в каком-нибудь кулинарном телешоу? Может, плотно закрытая палатка вождя нужна не для его, а для нашей безопасности? Так как помогает нам переносить его тайну? А может, королевская власть, когда монарх — глава и сердце государства, давно не существует? Уже просто потому, что такая королевская власть опирается на миропонимание, которого тоже давно уже нет?

Но с другой стороны, разве не кажется, что в начале XXI века поздновато заводить надгробную речь по королевской власти? Во всяком случае, она гораздо убедительнее прозвучала бы в начале двух последних столетий. Возьмем, к примеру, 1801 год: Франция после более чем тысячелетней непрерывной традиции освободилась от старейшей европейской наследственной монархии. В Англии Георг III окончил свои дни в смирительной рубашке. В Мадриде правил Карл IV, потому что действительно легитимный король, его старший брат Филипп, официально был объявлен безумным; в Копенгагене на троне сидел Кристиан VII, который больше всего на свете любил рубить на мелкие кусочки мебель в своем дворце, а в Санкт-Петербурге жил Павел I, который развлекался тем, что швырял тарелки через весь обеденный зал и с удовольствием наблюдал, как слуги все быстренько убирали. Совершенно очевидно, начало XIX века было самым неподходящим временем, какое только можно себе представить, чтобы ломать копья за сохранение наследственной монархии.

И сто лет спустя дело выглядит не намного лучше. XIX век закончился для королевских домов Европы убийством русского царя Александра II и императрицы Елизаветы Австрийской. XX век начался убийством Умберто I, короля Италии. Несколько лет спустя та же судьба постигла португальского короля Карла I и короля Греции. Первую мировую войну развязал шофер, свернувший в Сараеве не на том повороте и оказавшийся, к несчастью, как раз там, где стоял преступник с револьвером. Через несколько мгновений в открытом автомобиле лежали мертвый наследник престола и его супруга, моя двоюродная прабабушка.

А сегодня? Несколько слабых неомонархий, например греческая и персидская, исчезли, зато все остальные стоят так крепко, как этого не было уже с 1789 года. И хотя любой серьезный теоретик государственного права сочтет мысль о мистически-религиозной сути современной монархии достойной осмеяния, однако народ, далекий от теорий, не обращая на это ни малейшего внимания, во всей полноте проявил в годы «дианомании» свою тоску прямо-таки по средневековой идее королевской власти: когда принцесса Уэльская посещала какую-нибудь больницу, ей протягивали больных детей, чтобы она прикоснулась к ним. А все эти самодельные алтари, тысячи и тысячи записок с просьбами на воротах Кенсингтонского дворца после смерти леди Дианы, более трех миллиардов человек во всем мире перед телевизорами во время ее похорон — это что, симптомы массовой истерии? Или все-таки укоренившаяся в народе тоска?

Кажется, в сущности монархии есть нечто придающее ей иммунитет против всех нападок современности. После более чем двухвекового обстрела из всех орудий просвещения, либерализма, социализма, материализма и прочих бесчисленных «из-мов», а также после столетних усилий открыть все мировые тайны стало уже почти общим местом указывать на тоску современного человека по Божественному, необъяснимому, духовному. Безусловно, эта смутная тоска идет на пользу королевской власти.

Я не знаю, удастся ли мне в этой книге ответить на все возникшие у меня вопросы, особенно если я заберусь в такие чрезвычайно важные сферы, как сакральность монархии или содержимое сумочки королевы. Также я прошу о снисхождении, если мои размышления иногда прозвучат несколько непочтительно. Я бы не взялся за написание этой книги, если б не питал определенной слабости к королям. Вспоминаю, как девятилетним мальчиком разволновался, услышав, что на празднике по случаю пятидесятилетнего юбилея моего отца будет присутствовать «король Саксонии». Ожидавшийся гость, разумеется, не был королем в строгом смысле этого слова, он был маркграфом Мейсена, который был бы королем, если б Саксония осталась королевством, но для меня это не имело значения. Оказавшись наконец перед ним, я застыл от почтения, хотя, честно сказать, и был немного разочарован, увидев перед собой пожилого, ничем не примечательного господина, без короны и скипетра, зато с костылем.

Но при всей моей слабости ко всему королевскому я должен также признать, что не совсем свободен от антироялистского недоброжелательства, традиционного для моего класса, то есть того слоя, что находится непосредственно после королей. Ведь обычно предполагается, что знать испытывает особую симпатию к королям. Это распространенное в буржуазных кругах клише основано на классическом недоразумении. Для высшей знати, наоборот, куда типичнее некоторая враждебность по отношению к королевским домам. В истории Европы дворяне по большей части были злейшими противниками королей. И если императоры и короли окружали себя представителями высшего дворянства, то не потому, что особенно ценили их или тем более доверяли им, а лишь чтобы обезопасить себя и сделать кого-то из них сговорчивыми и послушными любезностью и наградами, а кого-то — лишить влияния унижениями.

Достаточно вспомнить, как обошлась с одним из моих предков, князем Михаилом Алексеевичем Голицыным, его повелительница… Он прогневал русскую царицу Анну Иоанновну тем, что женился на итальянской католичке. Когда она рано умерла (примерно в середине тридцатых годов XVIII века) [2], царица заставила его жениться еще раз. Однако на этот раз на своей шутихе, которая ко всему прочему, если верить описаниям того времени, была на редкость уродливой. Как заявила царица, свадьба должна была стать самым «курьезным маскера-дом», какой Россия когда-либо видела. По улицам Санкт-Петербурга моего предка и шутиху сопровождала гигантская процессия, ехавшая на свиньях, козах, собаках и коровах. Придворному поэту [3] императрицы поручили сочинить по этому случаю оду под названием «Приветствие дурацкой свадьбе». После венчания молодых доставили к месту их первой брачной ночи — огромному, специально построенному Ледяному дому. Царица проводила их внутрь великолепно украшенного «холодильника», приказала им раздеться и провести ночь в постели, вырубленной из ледяной глыбы. Оба едва пережили эту пытку. Зато царица повеселилась от души.