Волшебные сказки Норвегии

Взяла Анна ящик от комода и намазала его дно погуще тем же зельем. «Надо только раньше госпожи вернуться, она ничего и не заметит», — решила кухарка.

Правда, через дымоход в ящике протиснуться было трудновато, но когда Анна вылетела на простор, ока­залось, что лучшего перевозочного средства и не при­думаешь — во всяком случае, то, на чём обычно сидят, в аккурат разместилось. Тут Анна перевернулась вверх тормашками, и ей показалось, будто весь шар земной па­дает из комодного ящика в глубокую чёрную дыру.

Облака были точно сваляны из мягкой шерсти, и луна перекатывалась из одного в другое словно начищен­ная до блеска монета. Анне так захотелось дотронуться до неё!.. Но это она решила оставить на потом. Ящик стремительно нёсся вперёд.

Вдруг он стал падать. Теперь облака клочьями висели прямо у неё над головой. Ба-бах! — и вот Анна уже лежит на горе Колсос, болтая в воздухе руками и ногами, а дно ящика рассекла большая трещина.

Всего в двух шагах на вершине горел огромный ко­стёр. Тут следует поостеречься! Анна нашла три тяжё­лых камня и опустила в ящик, а сверху сложила крест- накрест две палки. Затем подкралась поближе к костру и спряталась в расщелине.

Вокруг костра сидело множество ведьм: кто на спи­цах вязал, кто на коклюшках ^[5] плёл.

Ты, наверное, думаешь, они кружева плели? Да уж, чудесные то были кружева! На первый взгляд вроде бы ничего, а если приглядеться — змеи вместо ниток, а вни­зу шипящие змеиные головы болтаются. И носить носки, связанные ведьмами, тебе вряд ли захотелось бы! Паго- лёнок на вид вполне сгодился бы, но заканчивались но­ски большим пузырём, до краёв наполненным желчью.

Сплетни рекой лились. Ведьмы хохотали, злословили и судачили, перебивая друг друга, — слушать противно.

Анна сидела в своей расщелине и от души развлека­лась — не удастся ли ей отыскать кого-нибудь из знако­мых?

«А вот и йомфру Энерсен. а вон Северине Трап!.. И Малла Бёрресен, та, что вечно зубами мается, тоже здесь. Нет, вы только поглядите! Да это же старуха Бер­те Хаугане, торговка черникой, от которой вечно воняет навозом. и сидит она будто ровня с чопорной фрёкен ^[6] Ульриккой Пребенсен. Подумать только! Рядом с самой благородной фрёкен, которая всегда говорит лавочнику: „Будь любезен, голубчик, обслужи меня первой!"».

Анне пришлось закусить губу, чтобы не расхохо­таться.

Языки мололи, будто мельничные жернова. Ведьмы только что живенько перемыли косточки пасторше — ох уж эта тихоня-книгочейка, подцепила себе мужень­ка, да такого толстого, что, как проповедь читать, он еле на кафедре умещается. Уж мы её! Пусть поостережётся!..

Затем настал черёд губернаторши, жены судьи, полиц­мейстерши, а потом и всех остальных.

Казалось, они совсем с ума посходили от злобы. йомфру Энерсен как закричит: «Плевать нам на них всех, вместе взятых! Тьфу!»

«Тьфу!.. Тьфу!.. Тьфу!..» — раздалось со всех сторон.

«И я на них плювать хотела!» — гаркнула Берте Хауга- не. И все расхохотались.

Тут появился страшный чёрный ворон. «Едет! Едет!» — заголосил он.

И откуда ни возьмись прилетел и бухнулся среди них длинный чёрный оборванец. А под мышкой у него скрипка.

«Вечер добрый, друзья мои!» — выкрикнул он. «Добро пожаловать, любезный Сатана!» — ответили все хором. От радости чуть было не забыли, что кофе Чёрту приго­товили. А кофеёк-то был ядрёный! Напились они им до­пьяна. Однако Чёрту, известное дело, не привыкать к го­ряченькому. Каждую чашку кофе он закусывал горстью раскалённых углей.

Вдруг Чёрт возьми да и прыгни прямо в костёр и за­играй ведьминскую плясовую, так что от струн искры по­сыпались. Ведьмы взялись за руки и давай вокруг него плясать.

Такой гадости Анна отродясь не видывала и не слыхи­вала — точно камнем по стеклу скребли. А отвратитель­нее урода с рогами, что восседал посреди жаркого огня, на всём белом свете не сыщешь.

А уж как ведьмы-то разошлись! Они кружились в тан­це всё быстрее и быстрее, аж в глазах рябило — будто на водопад с тысячами разлетающихся брызг смотришь. И каким бы страшным ни было это зрелище, Анна не мог­ла удержаться от смеха. Вновь ей пришлось губу заку­сить, истинная правда! Видели б вы фрёкен Пребенсен. нос кверху, шёлковые юбки развеваются вокруг тощих ног, а на губах застыла прелестная улыбка. Рядом выпля­сывает Берте Хаугане: «Опп-ля, хопп-ля-ля!»

«А йомфру Энерсен, вы только поглядите!.. Ха-ха-ха!»

Но самое веселье началось, когда Малла Бёрресен, закружившись в танце, хлопнулась навзничь и сломала свой длинный нос. Вот уж все хохотали; сам Чёрт, вос­седавший на костре, ржал как сивый мерин.

Анне была девушкой смышлёной. «Хорошего понем­ножку, надо и на следующий разок оставить», — поду­мала она. Потихоньку прокралась обратно к комодному ящику, вынула камни и шепнула: «Неси с горы Колсос!», и ящик во весь опор понёс её домой.

На следующий день йомфру Энерсен всё удивлялась, откуда на дне ящика такая большая трещина.

Малла Бёрресен, очевидно, упала с лестницы, потому как на носу у неё красовался огромный пластырь.

А когда Анна отправилась к лавочнику за зелёным мылом, ей снова пришлось закусить губу, чтобы не рас­хохотаться. В лавку важно вплыла надменная фрёкен — нос кверху, шёлковые юбки шелестят вокруг тощих ног: «Шпилек для волос на три шиллинга ^[7]. И будь любезен, голубчик, обслужи меня первой!»

Морской тролль

Как-то поплыли Юхан Перса и Элиас Нильса на острова поохотиться на морских птиц и со­брать птичьих яиц. В тот день им везло: жирных гаг настреляли да яйцами целый ящик наполни­ли. Из дома они взяли с собой кофе и еду, да к тому же в лодке припасли небольшую фляжку — надо ж себя по­баловать. Развели костёр, закурили, поболтали немного о том о сём, а потом Элиас и говорит Юхану: «Последи-ка ты за кофе, а я возьму лодку и порыбачу».

В тот день клёв был отменный, но ни одной рыбёш­ки поймать не удавалось. Казалось, будто чья-то крепкая рука дёргает за крючок, а когда вытаскиваешь леску — крючок пустой. Тут Элиас и заподозрил, что дело нечи­сто.

«Ну, погоди, раз ты такой голодный, может, вот это по­пробуешь?» — пробормотал тогда Элиас, посмеиваясь в бороду. Взял старую рыбацкую рукавицу, наполнил её всяким хламом и прицепил на крючок.

Не успел удочку забросить, как леску потянуло на дно. Чувствует Элиас — на крючке что-то тяжёлое. Стал тянуть изо всех сил, да всё напрасно. Но не таков он, чтобы вот так просто сдаваться: намотал леску на уключину, попле­вал на руки и давай опять тянуть. Вдруг поклёвка прекра­тилась. Элиас уж было подумал, что крючок оборвался, как вдруг из воды появился здоровенный морской бычок: головой во все стороны мотает — от рукавицы избавить­ся хочет. И несётся рыбина прямо на Элиаса. Стукнулась с треском об лодку и легла на воде — на Элиаса во все глаза смотрит. Такой страсти Элиас отродясь не виды­вал: пасть широко раскрыта, на губе крючок с приманкой болтается, а сама рыбина пыхтит и стонет, жабры разду­ваются, словно огромный пузырь, а маленькие косые гла­за так и зыркают во все стороны. Тело сплошь покрыто шипами, а кожа висит на ней словно лохмотья.

Тут Элиаса зло взяло, что какой-то проклятый бычок испортил ему всю рыбалку. «Эй ты, глазей сколько вле­зет, — крикнул он, — а только я тебя ничуть не боюсь!» Изловчился Элиас, схватил морского зверя, выдернул крючок и плюнул с досады прямо ему в пасть. «Вот тебе, свинья ты этакая!» — и выбросил рыбину в море.

Прошло время, и случилось так, что Элиас опять от­правился на рыбалку в те места. На сей раз он был один. Оставил Элиас лодку в тихой заводи и пошёл приготовить кофе. А пока кофе варился, решил побродить по остро­ву. Волны бились о каменистый берег, заливая водой каждую расселину, а вокруг на скалах кричали птицы.