Баба-Мора

Когда они сложили все покупки в машину, там едва хватило места для них самих, и от всех этих духов, лосьонов и одеколонов в машине запахло, как в весеннем саду.

— О-о, — томно произнесла Баба-Мора, когда они уселись в машине. — Я поняла, что создана для чего-то прекрасного. Пожалуй, я создана для жизни в городе.

Они ехали по многолюдным улицам, мимо больших красивых домов, мимо памятников и фонтанов, и Баба-Мора приходила в восторг от всего, что видела и беспрестанно повторяла: «О-о! О-о!»

Трумм остановил машину у высоченного дома со множеством окон, на самом верху которого помещалось уютное кафе. Они поднялись на лифте на последний этаж и вошли в кафе. Трумм не задерживаясь направился к столику возле окна и уселся в широкое красное кресло. Баба-Мора грациозно опустилась в кресло напротив.

— О-о! Вновь произнесла она и огляделась по сторонам. Из окна были видны город и море.

Трумм заказал пирожных, мороженного и кофе со взбитыми сливками.

Баба-Мора съела все принесенное ей мороженое, все взбитые сливки и пирожные, а потом съела и все то, что принесли Трумму. Когда все было съедено, она сказала Трумму:

— О-о, я бы с удовольствием съела еще несколько пирожных и немного взбитых сливок и мороженого.

Трумм, конечно, заказал еще мороженого и взбитых сливок, ромовых баб, безе и буше, эклеров, наполеонов, александровских и фруктовых, песочных и бисквитных пирожных, трубочек и корзиночек с кремом, разных тортов — и ореховых, и со взбитыми сливками, и шоколадных, и фруктовых. Кондитеры без устали взбивали на кухне все новые и новые порции яиц и без конца месили тесто для пирожных. А завхоз кафе поспешно давал новые заявки на яйца, сливки, масло, сахар, муку и ваниль.

Баба-Мора между тем все ела и ела. В конце концов она пришла в такое великолепное настроение, что стала потихоньку напевать озорные песни. Тут уж ей было не усидеть на месте. Сперва она просто встала, потом влезла на кресло, а затем на стол. Ее тянуло все выше и выше, и она даже слышать на захотела о том, чтобы спуститься вниз, когда Трумм предложил ей пойти домой.

— Нет-нет! — упиралась она. — Меня влекут выси!

Она выдула из сумки воздушный шар, надула его и средь бела дня вылетела из окна кафе. Люди, сидевшие в кафе, разинув рты, глядели ей вслед. На улицах и площадях остановились автомобили, автобусы, трамваи, из них высыпали пассажиры и тоже стали следить за ней. Баба-Мора пришла в восторг от такого внимания. Она принялась прыгать с крыши на крышу, перелетать с башни на башню, и при этом продолжала горланить свои песни. Ей ужасно нравилось, что все на нее смотрят.

Домой, к измученному тревогой Трумму, Баба-Мора добралась лишь поздно вечером, когда уже совсем стемнело. Она настолько устала, что велела Трумму отнести ее в постель, и моментально уснула.

Она спала так крепко, что проспала весь следующий день. Так прошел четверг, который приходился на полнолуние, и Трумм не получил никакой помощи. Баба-Мора проснулась лишь в пятницу после полудня.

Пришлось дождаться следующего четверга, когда на небо выйдет полная луна. А до этого оставался целый месяц.

Теперь Баба-Мора стала уделять огромное внимание своей внешности. Она была убеждена, что всюду, где бы она не появилась, люди замечают только ее, видят только ее, смотрят только на нее. И она без конца наряжалась. А чем больше она наряжалась, тем больше внимания привлекала. Но ведь именно всеобщее внимание ей и нравилось. Теперь по утрам она одевалась и прихорашивалась так долго, что выходила к завтраку, когда кофе уже совсем остывал. Трумм, правда, не обращал на это внимания. Он с упоением рисовал акварельными красками все, что видел когда-то во время своих морских путешествий. Трумм был счастлив — за всю свою жизнь ему не удавалось выкроить время, чтобы спокойно порисовать. Что значить по сравнению с этим остывший кофе!

После завтрака они ехали за покупками. С каждым днем у Бабы-Моры становилось все больше нарядов и украшений. Она стала такой франтихой, что все диву давались.

Закончив хождение по магазинам, они отправлялись в кафе есть пирожные. А по вечерам, сидя перед телевизором, пили настой шиповника и вели умные разговоры. Трумм без конца уговаривал Бабу-Мору написать научный труд о своих колдовских познаниях. Он считал, что такая книга могла бы принести огромную пользу всему человечеству. Баба-Мора соглашалась, что это великолепная идея. Однако вслед за этим она, как правило, укладывалась пораньше спать, чтобы утром встать бодрой и полной сил.

Но однажды утром Баба-Мора проснулась ни свет ни заря и в одном халатике, накинутом на ночную рубашку, появилась в гостиной, где Трумм вдохновенно рисовал африканский закат. Вид у Бабы-Моры был такой изможденный, что Трумм испугался.

— Что случилось? — воскликнул он.

— Я совсем не спала, — нервно пробормотала Баба-Мора и побарабанила пальцами по лбу. — У меня все перемешалось.

— Что такое? — забеспокоился Трумм.

— Пока ничего, — вздохнула Баба-Мора. — но скоро что-то случится. Приближается большая беда. С самой полуночи я вижу всякие ужасы. Видения меня совсем измучили.

— Надо что-то делать! — заволновался Трумм.

— Птицы, — сказала Баба-Мора, напряженно вглядываясь в пустоту перед собой. — Все время птицы. Я никак не могу понять, к чему бы это. Просто не знаю, как быть.

— Как бывший капитан, я знаю одно: из любого положения найдется выход, только нельзя сидеть сложа руки, — рассудительно произнес Трумм. — В беде нет ничего хуже бездействия. Выезжаем немедленно.

Баба-Мора заломила руки.

— Я не в силах больше это вынести! — застонала она. — Что за птицы?

— Вперед! — решительно сказал Трумм и схватил Бабу-Мору за руку. Они побежали вниз по лестнице. Трумм вывел из гаража машину и усадил в нее Бабу-Мору. Баба-Мора вела себя, как настоящий лунатик. Она то и дело вздыхала и охала.

Первым делом Трумм помчался в порт. От одного только напоминания о беде он сразу вспоминал про корабли.

Нет-нет, — застонала Баба-Мора. — Это не здесь. Это случится где-то в другом месте.

Трумм повел машину к центру города, где движение было особенно оживленным. В таком месте, думал Трумм, всегда может случиться авария, а если они в это время окажутся на месте происшествия, то Мора уж разберется, что к чему. И поди знай, вдруг удастся избежать несчастья.

— Время идет, — выходила из себя Баба-Мора, ерзая на сиденьи.

Трумм ехал по длинной улице, где ходили трамваи. С трамваями тоже может что-то случиться, думал он.

— Нет! — закричала Баба-Мора. — Это не здесь! Ну сделай же что-нибудь, милый Трумм! У нас осталась всего четверть часа.

Теперь и Трумм потерял самообладание. Он развернул машину и помчался назад.

— Да ты в своем уме? — завопила Баба-Мора и вцепилась розовыми перламутровыми ногтями в плечо Трумма. — Ты ведь увозишь меня от птиц! Сейчас же поворачивай!

— Это дорога в аэропорт! — закричал Трумм.

— Знаю! — взвизгнула Баба-Мора. — Я знаю! Именно там и случится несчастье! Быстрей! Гони быстрей, не то мы опоздаем!

Трумм резко развернулся перед самым носом милиционера и, несмотря на свистки, понесся к аэропорту.

Они примчались в аэропорт, когда брал старт большой реактивный лайнер. Провожающие стояли за барьером и наблюдали за отлетом. Все вокруг содрогалось от рева двигателей.

Баба-Мора пулей вылетела из автомобиля и кинулась прямо к самолету — лишь развевались полы ее кружевного халатика.

Все от страха окаменели. Трумм закрыл лицо руками и застыл, будто соляной столп. Но тут же потерял равновесие и грохнулся на землю. Этого, впрочем, никто не заметил, все с ужасом смотрели на Бабу-Мору и несущийся ей навстречу самолет.

— Держите эту сумашедшую! — закричал начальник аэропорта из окна своего кабинета. Впрочем, кричать не имело смысла, потому что, если бы и можно было что-нибудь расслышать в этом реве и грохоте, все равно никто бы не рискнул броситься за Бабой-Морой.