Полудница Акуля

— «Не несёт, не несёт!», «Ах, ах, куд-кудах!» — передразнивал кур петух Костя. — Несётесь плохо, вот и не несёт…

Куры обижались, каждая из них считала себя лучшей несушкой на все ближние дворы. Обижались, но прислушивались, не лакает ли похлёбку, не грызёт ли кость пёс Барбоска. Потому что дед Юрий приносил еду сначала своей собаке, а уж потом курам.

— Куд-куда это он? Куд-куда? — сокрушались по весне курицы. — Ещё отдаст наше пшено Барбоске.

— Куд-куда надо, туда и пошёл! — подавал голос петух. — Этого Барбоску не покорми вовремя — он же излается весь, охрипнуть может.

Мудрый был петух Костя, всё понимал. Но тут проходил второй автобус, и он кукарекал:

— Дядя Юр-pa! Кто приехал?

— Сейчас посмотрим, — отвечал дед Юрий, — вот только несушек твоих покормлю.

— Пора, пора! — соглашался Костя и хлопал крыльями, а хозяин насыпал крупу в курятник и выходил за калитку.

Бабушка полудница всё это слышала, но близко к сердцу не принимала, потому что знала: воробьи сейчас устроят возле хлебной корочки драку, покричат, но все наклюются. Хватит корму и курицам. Сыт будет и Барбоска. Главное для неё сейчас было — приехали или нет хозяева огорода. Пора уже кое-где землю подрыхлить, прополоть. Огурцы полить надо, а они всё глаз не кажут. Засиделись в городе, нежатся там да мороженое едят, а она одна обо всём беспокойся.

С такими мыслями побежала полудница между грядок — посмотреть, не завелась ли на капустной рассаде тля. Это такие маленькие-маленькие, поганенькие-поганенькие козявки. А ещё нужно проверить, не грызут ли молоденькие листья капусты гусеницы. Вот ведь интересно: сами бабочки-капустницы красивые, ничего не грызут, а гусеницы у них прожорливые — просто беда! Могут так капустный лист изгрызть, что от него одни жилки останутся.

«Вот и капусту пора немного окучить, — вздыхала Акуля, — и борозды очистить от травы. Приехали бы, полюбовались, как редиска наливается, как лучок вверх потянулся, а они там, в городе, кофей пьют… И что мне с ними, с энтими хозяевами, делать — ума не приложу».

А хозяева небольшого дома с крылечком, огорода и компостного ящика, садика и пугала Игната, кота Нестора и воробьев, а также двух пауков (паутина одного тянулась от поленницы дров к веранде, второго — висела возле калитки в огород) — хозяева всего этого действительно жили-поживали в городе. Зимой они на свою усадьбу наведывались редко, а летом тоже надо бы почаще, да им всё некогда. Школьники, слышала Акуля, там, в городе, науки грызут. Интересно, а Лида-второклассница тоже грызёт науки? А может, нет? Хотя зубки у неё белые да острые, есть чем грызть. Правда, не так давно у Лиды один зуб выпал, но это ничего. Там ещё их, зубов, — полный рот.

А зимой зачем приезжать! Кот Нестор Иванович на зиму устраивался на квартиру к соседям, и там его звали не Нестором, а Мурзиком. За крышу над головой и питание подрядился Нестор ловить мышей своим временным хозяевам. А ему что — дело привычное.

Пугало Игнат, как только подмораживало, укладывался до весны в сарайчике с лопатами и тяпками. За стенами сарайчика зима: вьюга воет, в оконце стучится, а Игнат лежит себе полёживает.

Воробьи зимовали на крыше у трубы. Хоть редко, но приезжал кто-нибудь из хозяев, топил печку. После того как в ней прогорали дрова, любили воробьи через выпавший кирпич забраться в трубу и погреться. Правда, выбирались они оттуда чёрные, как негритята. Однажды сорока, увидев чёрных воробьев, в обморок упала и до вечера заикалась.

Полудница устраивалась в малиннике под сугробом. На зиму малину укрывали сеном, а потом сено присыпал снег. Вот там, под сугробом да под сеном, находился шалашик бабушки Акули.

В оттепель, когда пригревало солнышко, любила полудница побегать по снегу, попугать сорок. Конечно, бегала она не босиком. Имелись у неё выброшенные кем-то за ненадобностью маленькие валенки — один подшитый, другой — нет. В них она и носилась. Ох и удивлялся дед Юрий, когда видел на ровном снегу, рядом со следами сорок да ещё зайца, следочки чьих-то крошечных валенок, причём один подшитый, второй — целёхонький. «Кто это в огород маленького ребёнка выпускал?» — гадал дед Юрий. А это вовсе след не ребёнка, а… Впрочем, помолчим, чтобы дед Юрий не знал, кто по его огороду носился.

Но это зимой, а сейчас бежала Акуля по огороду, вздыхала: «И поливать надо, и жимолость вот-вот поспеет, а хозяева всё никак не соберутся в деревню. Скворцы над жимолостью так и кружат, да пока Игната побаиваются».

Главными противниками у бабушки полудницы были враги огорода: мышка и её семья, медведки, гусеницы всякие да жучки и, представьте себе, заяц Тишка, который подгрызал зимой кору яблоньки.

Ему говорили:

— Ну что ты, Тишка, связался с такой компанией? Ты же парень красивый, ребятишки тебя любят, зовут «зайчиком», а ты у яблоньки кору грызёшь.

— Ребята, — отвечал заяц, — да я бы ничего, да охота очень полакомиться. Чего-нибудь такого вкусненького попробовать, а то всё осина да осина. А она горькая. А у яблоньки я отгрызаю чуть-чуть.

— Что, жалеешь?

— И жалею, конечно, но главное, запасливый я, на завтра оставляю, чтобы надольше хватило.

— Яблонька-то усохнет…

— Не, не должна.

— Эх, Тихон, Тихон, — сокрушалась весной полудница, рассматривая кору у яблоньки. Но Тишка в тёплую пору в огород не лазил, он где-то по лугам да рощам скакал, ног от радости, что весна пришла, под собой не чуял.

Хорошо в огороде в раннюю рань. Клубника цветёт, а над её грядками пчёлы гудят. Одуванчики на дорожке мёдом пахнут, а на грядках всё потихоньку растёт и растёт. Ни старых, ни малых в огороде пока нет. Хозяева, когда приезжают и ночевать остаются — вставать не торопятся. К ним, в открытое окошко, то запах цветущей вишни доносится, то груши, а там и яблоньки, которую Тишка за зиму подгрыз. А в роще за огородами иволги поют, кукушки кукуют. Вот им, хозяевам, и снятся фруктовые да ягодные сны, а ещё снится, будто иволга на дудочке играет, а кукушка ее за это хвалит.

Утром Акуля чувствовала себя хозяйкой огорода и копалась на грядках. То гусениц с листьев гоняла, то на вредную жительницу медведку ногой топала: «Енто куда ты? Брысь!» А когда огородники на своих грядках показывались, Акуля в шалашик убегала. «Ох, ох, — жаловалась она сороке, — наработалась, ажно косточки заныли».

В полдень, в самую жару, огороды пустели, и Акуля опять выбегала посмотреть, что там люди сделать успели. Поэтому бабушка, которая раньше в домике жила, и назвала Акулю полудницей. Она Акулю только в полдень в огороде и видела. И ребятишек, чтобы они по грядкам зря не лазили, ранние огурчики да редиску не таскали, бабушка пугала полудницей: «Смотрите, задаст она вам, если увидит!»

Слушала это Акуля и хихикала в кулачок: как же, станет она малышей пугать! Им же всё в огороде интересно.

И я, когда мне года четыре было, про бабушку полудницу знал и по огороду ходил с опаской. Но видел Акулю или нет — сейчас не помню. Очень уж много лет прошло с той поры…

Хозяева

От станции в посёлок ходил автобус, на нём и приезжали хозяева. Задолго до своего домика они прилипали носами к окнам и высматривали, как там их усадьба, не забрались ли на поленницу дров шкодливые козы, не подкапывает ли забор Хавронья Сидоровна, не встречает ли их у калитки кот Нестор?

Выскочив из автобуса, они бежали по улице, здороваясь с соседями, и, как солдаты во время атаки, врывались в свой двор. Как только хозяева хлопали калиткой, воробьи мигом разлетались кто куда, в основном на крышу, будто веранда, дворик с цветником и лужица воды возле помпы их нисколько не интересовали. Правда, один самый отчаянный воробьишка, которого хозяйкина девочка Ика называла «нагленький», садился на столб возле калитки в огород, показать, что хозяев он ни капельки не боится, это не они, а он тут постоянно проживает. Конечно, он был настороже, и хотя даже хозяйка домика никогда не стреляла в него из рогатки, кто их знает, этих людей. Схватить себя за хвост он никому не позволит, особенно девочке Ике. Сядет она, Ика эта, на крылечко и будто книжку читает. А всем, даже козе, понятно, что это она ждёт-поджидает, когда кто-нибудь из воробьев зазевается. И тут она как прыгнет, как схватит… и прощай хвост! А хвостик у него аккуратный — перышко к перышку, и жалко такой терять.