Бурятские сказки

Не успела тетива прозвенеть, а средняя голова мангатхая уже скошенная лежит. Опомнился мангатхай, схватил отсеченную голову, поставил на прежнее место, загладил края раны большим пальцем, и полегчало ему, загладил средним — и повеселел.

— Не. думай, — говорит, — и ты, что у меня недостанет колдовских сил для расправы над тобой!

Откинули они свои луки в стороны, спустились с гор и сошлись посреди долины, чтобы помериться силою своих крутых плеч.

Девять суток они толкались, три месяца приподнимали да кидали друг друга, как тюки на верблюжью спину, девять месяцев они боролись. Под стопою богатырской рассыпались камни в пыль и прах, вековые деревья пригибались, как трава.

На месте поединка взвился от земли до неба ярко-красный столб пыли. Заплутали в тумане и пыли птицы, лишенные гнезд. Звери потеряли своих детенышей, люди сбились с пути, не находя своих жилищ.

На третий год поединка часто-часто забилось серое сердце мангатхая, потемнело у него в глазах и подкосились ноги. Начал Баян-Хара своего супротивника, как войлок, по земле катать-раскатывать, а потом приподнял и перекинул через правое плечо. Так ударился оземь Дарда-шара-мангатхай, что на западе тайги вздрогнул и рухнул столетний кедр. Перекинул Баян-Хара своего врага через левое плечо, да так, что заверещал он, как пойманный зайчишка; закричал, как инзагашка. Наступил Баян-Хара на широкую грудь мангатхая и отрубил ему среднюю голову. А потом понадергал в тайге деревьев, сложил огромный костер и сжег поганые останки семидесятипятиголового Дарда-шара-мангатхая, пепел же его осиновой лопатой развеял на северном ветру.

— Наконец-то я победил непобедимого, одолел неодолимого! — молвил Баян-Хара.

Сел он на коня и отправился дальше. Едет и думает: «Пошевелил я осиное гнездо — постоянную войну затеял; дотронулся ненароком до обиталища комаров — всех неприятелей задел разом. С этой поры с вершины высокой горы не сойдет туман, головы моей не минует война!» — тяжело вздохнул Баян-Хара.

Поднявшись на высокую гору, слез он с коня, закурил трубку и стал вглядываться в даль. Видит: стоят на другом склоне три медных дворца, сияя дивным светом в вечерних лучах.

Подъехал Баян-Хара к первому дворцу, слез с коня и переступил медный порог. Осмотрелся странник и увидел возле очага черную старуху Эмэ-хара-мангатхайку. Мнет она изюбровую кожу, искоса поглядывая на гостя. Колюч взгляд у страшной старухи! Верхние веки ее узких глаз свисают на нос, а нижние веки — на дряблые щеки; верхняя губа падает на ее верблюжью челюсть, а нижняя — на груди, груди — на брюхо, а брюхо — на колени. Чтобы лучше разглядеть гостя, приподняла Эмэ-хара верхние веки, подперла поленом и говорит:

— Ты не радуйся, что победил моего сына. Не пройдет и ночи, как я выверну тебя наизнанку, порву нить твоей жизни.

С этими словами замахнулась Эмэ-хара своей пудовой кожемялкой и кинулась на гостя. Не успел он перешагнуть через порог, не успел выскочить на улицу. Догнала его черная старуха, ударила кожемялкой по голове и рассекла до самых пят на две половины. Левую превратила в ястреба, а правую — в сокола и заставила птиц кружиться над дворцовыми воротами. Но не успокоилась Эмэ-хара, ударила кожемялкой и вороного коня, рассекла его надвое, как и хозяина. Из каждой половины сделала по собаке и посадила их на цепи у дворцовых ворот.

Отряхнула черная старуха свои руки и говорит:

— Эх ты, безрогий бычок, беззубый волчонок! Вот как надо побеждать непобедимых, одолевать неодолимых!

А тем временем молодая царская жена Урма-гохон ехала со своими подданными, ехала, находя путь по оставленным меткам, и, наконец, добралась до дворца своего мужа. Очень она удивилась, не застав царя Баян-Хара дома. Расселила она своих подданных, пустила пастись скот на вольные пастбища Алтая, на склоны Хэхэя и стала жить ожиданьем и надеждой. Через некоторое время родился у нее сын: золотой выше пояса, ниже пояса серебряный.

Приказала царица ударить в золотой барабан, собрать подданных северной стороны; приказала ударить в серебряный — собрать подданных с юга.

Наварили слуги мяса с гору, приготовили вина с озеро, и начался большой пир. Восемь дней гуляли, восемь дней веселились, наконец царица Урма-гохон поставила на отдельный стол самые лучшие яства да напитки и говорит:

— Кто даст новорожденному достойное имя, тот удостоится этих даров из моих царских рук.

Смолкло общее веселье, задумались гости, но никто не отважился дать имя царскому сыну. И тогда выступил вперед сухонький старичок с тоненькой-претоненькой бородою до самой земли, в дырявой, как решето, шляпе и в башмаках без подошв. Подошел он к столу и спрашивает:

— Всякий ли, кто даст имя ребенку, будет удостоен царской милости?

— Всякий! — твердо ответила царица Урма-гохон. Тогда сухонький старичок уселся за стол, съел все яства, выпил все вино, отер усы да бороду и говорит:

— Сына царя Баян-Хара в родных и чужих краях будут звать Алтан-Жоло-мэргэн.

«Алтан-Жоло-мэргэн, Алтан-Жоло-мэргэн…» — стали повторять гости на все голоса и не заметили, как исчез сухонький старичок с тоненькой-претоненькой бородою. И пошло тут веселье пуще прежнего. Только на десятый день разошлись да разъехались гости по своим домам.

Трех дней не прошло, а новорожденный по имени Алтан-Жоло-мэргэн не может уместиться на шкуре годовалого барана, не может утолить голод молоком одной коровы, а еще через три дня тесна ему стала шкура двухгодовалого барана и мало ему молока двух коров. Растет ребенок не по дням, а по часам.

Через месяц вышел он на улицу. Качнуло его влево северным ветром, качнуло его вправо южным ветром, но устоял Алтан-Жоло-мэргэн на ногах, подошел к кучке сверстников и попробовал с ними поиграть. Одного ненароком задел, другого зашиб. Тогда накинулись сверстники на Алтан-Жоло-мэргэна всем гуртом и поколотили его, приговаривая:

— Безотцовщина, безотцовщина!

Заплакал Алтан-Жоло-мэргэн, пришел домой и спрашивает у матери:

— Скажи, кто мой отец и где он?

— Нет у тебя отца и не было, — отвечает мать.

Снова пошел Алтан-Жоло-мэргэн на улицу. Не век же во дворце сидеть да в окошко глядеть. А сверстники не унимаются.

— Безотцовщина, — кричат, — безотцовщина!

Снова в слезах возвратился Алтан-Жоло-мэргэн к матери и спрашивает:

— Матушка, скажи, кто мой отец и где он?

Видит Урма-гохон: пришел срок узнать сыну правду — и говорит:

— Твой родной отец Баян-Хара побежден злой старухой Эмэ-хара-мангатхайкой. Разрубила она твоего отца надвое, левую половину превратив в ястреба, а правую — в сокола. Теперь эти птицы кружат над воротами медного дворца, стерегут в него вход. Разрубила злая старуха и вороного коня, сделав из него двух цепных собак. Но тебе еще рано, сынок, думать о мести. Тело твое еще не налилось силой, хрящи не стали костями.

— Пойду просить у своего создателя такого хулэга, какого я достоин; такие доспехи, какие я смогу удержать; такое платье, которое будет мне под стать, — говорит Алтан-Жоло-мэргэн.

Отправился он пешком к трем горам Монгото-ула, поднялся на самую вершину и воззвал к небесам:

О творец, меня создавший,

О создатель — сотворивший,

Западные тэнгэри,

Пятьдесят пять тэнгэри,

Сам Хан-Тюрмас-тэнгэри,

Тысяча бурханов белых

Бабушка Манзан Гормо,

Подарите мне хулэга,

Богатырские доспехи

И небесные одежды

Подарите мне, прошу!

Загудело от гулкого эха обитаемое небо, содрогнулась обитаемая земля. Услыхали богатырский голос пятьдесят пять тэнгэри, устроили малый суглан на Луне; призвали тысячи белых бурханов, устроили большой суглан на Плеядах. Открыли они священное желтое писание и узнали о том, что не гром гремит, а созданный ими Алтан-Жоло-мэргэн просит у творцов своих коня, доспехи и одежду.

Не мешкая долго, приготовили творцы добротное платье, грозное оружие и крепкий щит, а главное — золотисто-солового хулэга под серебряным седлом. Уложили в торока одежду с доспехами и пустили коня на землю со словами: