Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)

Кастусь и сам уже начал волноваться. В штабе бригады ждут с часу на час «языка», а он, Кастусь, все еще ищет. Может, в самом деле, не ждать «толкового», а схватить первого попавшегося! Надо сегодня же ночью выкрасть одного из патрулей. Вот старик вернется и…

Дед Якуб не замешкался у бочара. Вернулся вскоре. Едва переступив порог, таинственно сообщил:

— Нашел… — и, озорно усмехнувшись, добавил — «Порядошного…»

— Говори толком, — потребовал Кастусь.

Но чудаковатый и своенравный старик не сразу рассказал о своей «находке». Прежде побаловался табачком, потом, навешав серых куделей под потолком, обстоятельно и деловито стал выкладывать.

Оказывается, через два двора от бондаря у вдовы Шпачихи квартирует какой-то офицер со своим денщиком. Дед Якуб уверял, что офицер служит при штабе и что он важная птица: пешком не ходит, а все на машине…

В начале ночи Кастусь с двумя разведчиками пробрался на двор к Шпачихе. Затаились. Кастусь выждал, пока пройдут мимо двора патрули. Заглянул в окно горницы, где мерцал желтый свет. На тахте сидел в одной нательной рубахе тот, кого дед Якуб назвал «порядошным». На узком носастом лице — черные усики «под Гитлера». Прямые пряди волос тоже зачесаны на косой пробор. Листает какой-то журнал, карандашом подчеркивает. На столе в картонных плошках горят походные свечки. Посередине стола — желтый портфель, рядом с ним вынутый из кобуры парабеллум. Офицер встал с тахты, задул одну свечку. Ходит по комнате… «Скоро ляжет спать», — смекнул Кастусь и шагнул за сенцы, ко второму окошку, которое тоже смотрело на двор. Тут была передняя. Денщик — пожилой, с глубокими залысинами ефрейтор — сидел на табуретке и усердно натирал мелом регалии на френче офицера. Он повернул френч к огню, на нем сверкнул позументом погон майора…

За изгородью, на улице, послышались шаги. Возвращались патрули от реки. Кастусь бросил взгляд на светящийся циферблат. Семь минут шли туда и обратно. Затопали в другой конец улицы. Кастусь засек время. Ждет. Дал сигнал разведчикам. Вдоль стены скользнули две тени. Замерли возле сенец. Опять мимо двора човгают две пары ног. Через пять минут вернулись. Значит, сейчас. Семь минут… Надо успеть…

Шаги замерли. Кастусь махнул рукой, в которой держал автомат, и распахнул дверь. Метнулись вдвоем в горницу. (Третий остался с денщиком). Оттуда, из лохматой черной тишины, прозвучал сонный голос:

— Гунке, вас ист лёс?  10

Навалились на майора, запихали кляп в рот, связали руки. Кастусь схватил со стола портфель. Денщик не сопротивлялся. Его, связанного, оставили в сенцах, а майора потащили за сарай, на огороды…

В черном небе плескались хвостатые ракеты. Всю околицу освещали со стороны реки. Разведчики уже миновали пулеметные посты на западном выезде, но тут случилось непредвиденное. «Язык» вдруг закричал, да так визгливо и дико, что Кастусь вздрогнул от неожиданности. Видно, второпях плохо заткнули ему рот. Как по команде, застучали два пулемета: один — у крайней избы, другой — за дорогой. Разведчики кинулись в лощину к приземистым кустам, волоча майора. Ракеты уже не доставали их своим рассыпчатым светом. Но пулеметы все лаяли вслед, захлебываясь от ярости.

Потом пронзительно просвистела мина и квакнула впереди. Один из разведчиков, помогавших Кастусю, ойкнул. Внезапно и Кастусь почувствовал, как чем-то сверлящим прожгло его ногу выше колена. Мучительно стало ступать на нее.

— Веди, Андрюшин, этого гуся за Друть, — приказал Кастусь второму разведчику. — Я останусь с раненым.

А «гусь» в одних подштанниках лежал на земле и никак не хотел подниматься на ноги. Андрюшин толкает его носком сапога, велит вставать. Тот только мычит в ответ. Андрюшин — парень саженного роста, сила в руках былинная, шутя играл в колхозной кузнице пудовой кувалдой — рассвирепел, схватил «гуся» за шиворот, поднял, как кутенка, и поставил на ноги. Ткнул ему в переносицу дуло револьвера — заставил бежать впереди себя.

Кастусь бережно поднял раненого, положил его руку себе на плечо, левой рукой обхватил вокруг пояса. Разведчик едва переставлял ноги. Его ранило в правый бок. Осколок, видно, задел легкое. Парень хрипел и часто сплевывал. Кастусь тоже с трудом наступал на ногу. В сапоге у него хлюпало…

Так они брели час или два, а может и больше. До реки было еще далеко, а до рассвета оставалось немного. В голову Кастусю лезли невеселые мысли. На рассвете гитлеровцы сразу увидят партизан на этом голом поле…

Здоровая нога у Кастуся подсеклась, он упал, и товарищ тяжело навалился на него… Собравшись с силами, поползли вперед. Перебрались через овражек, потом выползли на пашню. И тут Кастусь перестал слышать позади себя хриплое дыхание товарища. Пополз назад. Парень лежал на краю овражка лицом вниз. Кастусь встал на колено, приподнял голову юноши с земли.

— То-варищ командир, — прохрипел разведчик, — уходите за реку… Я не могу…

И хотя Кастусь понимал, что затемно им едва ли удастся добраться до Друти, он решительно сказал:

— Будем ползти вместе.

— Оставьте меня, вы со мной не успеете.

Разведчик уронил голову на рыхлую землю и застонал. Потом, не поднимая головы, добавил совсем слабым голосом:

— Живым я не дамся… Я комсомолец… У меня в пистолете непочатая обойма…

«Нет, — подумал Кастусь, — погибать нам рано».

Он поднялся и срывающимся голосом произнес:

— Товарищ Пилипеня! Приказываю ползти! Слышишь?

Юноша поднял голову, уперся руками в сырой пласт пашни и встал на колени. Стоял, хрипло дыша, минуту или две и вдруг поднялся на ноги и без помощи Кастуся шагнул. Он шел, как слепой, вытянув вперед руки. Его ноги заплетались, он спотыкался, потом упал…

Они ползли по пашне, по какой-то низине, заросшей мелким кустарником…

Уже светало, когда впереди послышался шум воды — плескалась Друть.

Оставив раненого разведчика на партизанской заставе, Кастусь вернулся верхом на коне в Ольховку. Сюда Кораблева должна прислать схему огневых точек гарнизона. Кастусь считал эту схему чуть ли не главной целью своей разведки в Дручанске и поэтому возвращаться без нее в отряд не хотел.

Ольховка в стороне от шоссейной дороги, в пяти верстах от Дручанска. Приютилась под зеленым крылом древнего бора. После разгрома полицейского гарнизона немцы сюда заглядывают редко. Тут от них легко ускользнуть. Лес шумит рядом с избами, сразу же на задворках. В его сумеречной чащобе можно укрыться от любой облавы.

Кастусь остановился в доме бывшего колхозного садовода Михася Левшука, которого в колхозе все называли просто садоводом. С Халхин-Гола он вернулся хромым. Однако это не помешало ему с первых дней войны стать самым активным связным партизанского отряда, которым командовал Максим Максимыч.

Сестра садовода — шестнадцатилетняя веснущатая, голубоглазая Ядя — промыла Кастусю рану, смазала йодом, сохранившимся в пузырьке еще с прошлой весны, туго забинтовала. Рана оказалась неопасной. На сеновале сделали разведчику тайник, и он стал ждать среды — условленного дня встречи с Кораблевой.

Через два дня Левшук принес от деда Якуба первую весточку.

Как и предполагал Кастусь, сразу после исчезновения майора в Дручанске начались облавы. Немцы хватали людей на базарной площади, на улицах, на дорогах близ Дручанска.

Дед Якуб тоже едва не попал впросак. Утром, как обычно, он направился проведать бабку Ганну. А в это время по заречной улице шастали немцы и полицейские. Им показалось, что старик норовит шмыгнуть за крайнее прясло. Пока дед Якуб копался в карманах, отыскивая паспорт с немецкой печатью, пока объяснял, что да как, получил не одну затрещину. Но все-таки обошлось благополучно. Его отпустили. И он, как только шагнул на двор к бабке Ганне, с ходу начал рубить дрова. Надо было показать преследователям, что человек он свой, тутошний, а не какой-нибудь бродяга.

Дальше дед Якуб сообщал, что Кораблева никаких сведений ему не передала, а просила срочно достать для нее фотопленку. Фотоаппарат она нашла: сохранился сынишкин. Хоть не совсем исправный, однако фотографировать им с грехом пополам можно. А вот фотопленки нет…