Мальчик из Гоби

«Какой хороший! Печенье дает! — успокаивается Буян. — Но все-таки лучше держаться подальше: а вдруг что случится?» И, добежав до высокой травы, он падает ничком на землю.

Отдышавшись, Буян поднимает голову и видит, что «телега» без оглоблей удаляется, оставляя за собой хвост дыма и пыли…

Как только она растаяла вдали, Буян выскочил из укрытия и стремглав побежал к тому месту, где она только что стояла и где, как он предполагал, могло остаться угощение.

Но там только примятая трава и свежие узорчатые следы от колес. Печенья нет, хотя Буян и прошел порядочное расстояние вдоль колеи. Дальнейшим поискам помешало громкое блеяние ягнят. Присмотревшись, Буян увидел, что из-за ручья к ним движется стадо овец. Он бросился к лужайке.

«И чего это Цолмо́н в такую рань гонит овец? Не будь его, я бы обязательно нашел печенье», — с досадой думает Буян. Он даже не заметил, как впопыхах ободрал ногу о камень.

Отогнав своих ягнят подальше, Буян решает подождать приятеля. Но тот не спешит — рукояткой кнута он пытается выгнать из норы мышь.

— Цолмон! — зовет его Буян, теряя терпение.

— Чего тебе?

— Иди сюда, что-то расскажу.

Цолмон нехотя перебрался через ручей и подошел к Буяну.

Они почти ровесники, только Цолмон ниже ростом да одет в вылинявший коричневый тэ́рлик, [11] а на голове вместо шапки старенький платок.

— Чего это ты так рано пригнал овец? Еще нет и полудня!

— Да ты что? — Глаза у Цолмона округлились от удивления. — Не видишь, где солнце? Самое время гнать их в загон.

И вправду солнце стояло уже в зените.

— Знаешь, — захлебываясь от возбуждения, заговорил Буян, — здесь только что проехала телега без оглоблей! Вся сверкает стеклами, тарахтит — ужас как интересно!

— Ну да?! — изумился Цолмон.

— Честное слово! А меня угостили печеньем.

— Покажи!

— Оно там осталось, где телега остановилась. Я как раз собирался поднять его, а тут ты со своими овцами. Давай сбегаем?

— Давай! — загорелся Цолмон.

Ребята оставили ягнят и овец пастись на лугу, а сами наперегонки побежали за еэвэном. Они долго искали его, шарили по траве вдоль колеи, но так ничего и не нашли.

— Чудеса, — задумчиво сказал Буян, распрямляя затекшую спину. — Я ведь слышал, как человек с телеги кричал: «Возьми еэвэн!» — Он грустно посмотрел вдаль и вдруг увидел колеблющееся на ветру белое пятно среди голубых ирисов.

Мальчишки подошли ближе. За стебель цветка зацепился лист бумаги с непонятными черными значками и большим портретом незнакомого человека.

Буян поднял листок и с любопытством уставился на лицо незнакомца:

— Кто бы это мог быть? Бурха́н? [12] Не похоже! У нас в юрте стоят бурханы, так у них у каждого множество рук. Нет, это не бог. Но, видно, кто-то такой же важный. Иначе бы не рисовали!

— А красиво-то как! — восхитился Цолмон. — Вот это картинка!

— Да, интересная штука, — согласился Буян. — Помнишь, ты показывал мне как-то коробку от папирос? Там тоже рисунок. Но теперь можешь не хвастаться — мой лучше!

— Правда, — кивнул Цолмон. — Я такого еще никогда не видел. А может, это все же бурхан?

— Что ты! — покачал головой Буян. — Ничуть не похож.

— А кто же это? — не унимался Цолмон. — Может, ты его знаешь?

Буян только пожал плечами. Откуда ему знать? А Цолмон между тем вытащил из-за пазухи крышку от папиросной коробки.

— Давай меняться?

Буян покачал головой.

— Не хочу.

— А если в придачу кусок а́рула? [13]

— Все равно не пойдет. — И Буян выдернул из рук Цолмона листок с портретом.

— Подумаешь, воображала! — обиделся Цолмон. — У меня зато цветная картинка, а у тебя просто человек нарисован.

Надувшись друг на друга, приятели молча вернулись к овцам и также молча погнали их в хотон.

— Буян! — завидев сына, закричала Чимэддолгор. — Иди сюда! Помоги подоить коз!

Буян подбежал к матери и сразу же показал ей свою находку.

Чимэддолгор бросила на портрет беспокойный взгляд.

— Это кто такой? Откуда? — с явным испугом спросила она. — Никогда не видала, чтобы портреты могли печатать. Надо показать Цоржи-бакши, понял?

— А он знает этого человека?

— А как же! Ему да не знать. Он все знает: ведь он бывал в Тибете, всю страну изъездил.

Буян насупился: он побаивался Цоржи, пронзительного взгляда его маленьких косых глаз. Но когда, поймав среди коз матку и обхватив ее за шею двумя руками, он притащил козу к Чимэддолгор, Цоржи-бакши собственной персоной был уже тут. Его надменная поза, руки, заложенные за спину, не предвещали ничего хорошего.

— Ну-ка, Буян, покажи учителю свой листок, тот, что я видела, — ласково сказала мать.

— Если нашел чего — показывай! — грозно потребовал Цоржи.

— Покажи, покажи, сынок, не таись, — настойчиво повторяла Чимэддолгор, принимаясь доить козу.

С замирающим сердцем Буян расстегнул рубашку и вытащил спрятанный на груди заветный листок. Внимательно поглядев на портрет, лама вдруг изменился в лице и с яростью стукнул Буяна янтарными четками по голове.

— У, чертово семя! — закричал он. — Несчастье хочешь на нас накликать?

Буян покраснел до корней волос и схватился руками за голову. Он чуть не расплакался от обиды и боли.

— Я так и знала, что это какая-то напасть, — всполошилась Чимэддолгор. — Хорош сынок, нечего сказать! Сунул мне под нос бумажонку и опять спрятал!

Она поднялась с коленей и, подхватив ведро с молоком, заспешила в юрту.

А Цоржи схватил Буяна за ухо и поволок за собой.

— Эй, Сэнгэ! — загремел он прямо с порога.

Сэнгэ дремал в глубине юрты. Он тотчас проснулся и сел на кошму, протирая глаза.

— На, полюбуйся, что твой сынок носит за пазухой! — продолжал бушевать Цоржи, швырнув листок прямо в лицо Сэнгэ.

Сэнгэ повертел портрет перед глазами.

— Бакши! Кто это? — с тревогой спросил он монаха.

— Плохой человек! Дурное предзнаменование! Вот увидите, быть теперь беде. Этот человек из далекой страны! Безбожник! Красный русский! Вот он кто!

Цоржи прямо кипел весь от гнева. Своей пухлой рукой он вкатил Буяну увесистую пощечину. Буян не выдержал и разрыдался. А лама все кричал и кричал, размахивая листком.

— Позор! Твой единственный сын таит на груди бумагу, пропитанную лжеучением Народной партии, словно талисман какой! Вот послушай, что здесь написано: «Да здравствует свобода монгольского трудового народа!» А, каково? Эти слова против всемогущего Будды, его любви и милости ко всему сущему, против установленных богом порядков!

Взгляд Сэнгэ упал на застывшую в дверях Чимэддолгор с полным ведром молока в руках.

— Откуда этот безбожный листок? — сердито спросил он ее.

Жена в ответ только пожала плечами.

— Теперь, когда мерзость безбожного учения коснулась вас, ждите беды. Вы можете остаться без скота, стать нищими, побирушками. Горе, горе над вашими головами! — запричитал лама, быстро перебирая четки и нашептывая молитвы.

Слова Цоржи повергли Сэнгэ в уныние. Он мрачно посмотрел на Буяна:

— Откуда ты это принес?

— Из степи.

— А еще чего ты там нашел?

— Больше ничего.

— Как же, скажет он!.. — ехидно заметил Цоржи. — Кто, кроме дьявола, мог подкинуть в степь эту штуку? Все это козни нечистой силы.

— Что делать? Скажите, учитель! — склонился перед ламой Сэнгэ.

— «Что делать, что делать»!.. Сейчас же уничтожь этот несущий несчастье портрет! — И он снова бросил листок Сэнгэ.

Тот схватил бумагу и тотчас кинул на горячие угли тагана́. [14]

Но тут встрепенулась молчавшая до сих пор Чимэддолгор.

— Зачем ты оскверняешь домашний очаг, а?

Сэнгэ спохватился и, обжигая пальцы о раскаленную золу, выхватил листок из печки.