Фредди и большой шурум-бурум

Дитлоф Райхе

Фредди и большой шурум-бурум

ГЛАВА 1

Пробил мой час.

Наконец-то в доме тишина. Энрико и Карузо, наши морские свинки, кажется, угомонились, сэр Уильям прикорнул на своей кошачьей лежанке, а мастер Джон куда-то отправился по своим делам.

Теперь я могу спокойно приступить к работе. Я задумал написать роман из своей жизни.

Конечно, как всякий мало-мальски приличный писатель, я задаю себе вопрос, а будет ли кому-нибудь вообще интересна моя история? И стоит ли она того, чтобы ее записывать?

Я полагаю, что да. Несомненно стоит. Если тебе суждено было родиться в клетке, провести детские годы в заточении, быть проданным, переходить из рук в руки, скитаться по чужим домам, жить в подполье, томиться в неволе, осуществить побег и в конце концов обрести свободу, то тебе есть о чем рассказать миру. Такую историю нарочно не придумаешь. Это надо пережить на собственной шкуре.

Естественно, у меня, как у всякого мало-мальски приличного писателя, есть компьютер. Мастер Джон сказал мне пароль, чтобы я мог пользоваться машиной. Очень мило с его стороны, но я бы обошелся и без его любезности. Потому что пароль я уже давным-давно раскусил. Я такие штуки щелкаю как орешки.

Орешки, впрочем, я тоже щелкаю. И семечки тоже, и мучных червей. Хотя нет, мучных червей не щелкают. Их просто глотают. Это такой деликатес, которым не так-то часто удается угоститься. Вот почему я невольно вспомнил о них. Уж очень мы их любим.

Пора, пожалуй, объяснить, кто это мы и кто это я.

Мы — это хомяки, а я — это хомяк.

Точнее, не хомяк, а хомяк золотой, по латыни Mesocricetus auratus. И попрошу не путать меня с пошлым хомяком полевым (Cricetus cricetus), который имеет с золотыми хомяками столько же общего, сколько компьютер с примитивными счетами. Мы, золотые хомяки, существа совершенно особенные. Но к этому я вернусь чуть позже.

Никто не упадет со стула от изумления, если я скажу, что родился в обыкновенной клетке. До недавнего времени считалось, что золотые хомяки живут только в неволе, поскольку на свободе они якобы не водятся (ошибочное мнение, замечу в скобках). Обыкновенно они рождаются в клетке, здесь проходит вся их хомячья жизнь, пока они не впадают в вечную спячку.

Я родился в зоомагазине. Моя прабабушка любила повторять, что мы должны быть благодарны нашему хомячьему богу за то, что он нам послал такую сладкую жизнь.

— Дети, — говорила прабабушка нам, малышам, — цените то, что у вас тут есть. Вы сыты, накормлены и живете в чистоте.

Сама прабабушка какое-то время жила в клетке, принадлежавшей одной противной девчонке. Эта девчонка, по рассказам прабабушки, была страшной распустехой и лентяйкой. Если быть точным, прабабушка говорила так:

— Она была грязной, как морская свинка, и ленивой, точно кастрированный кот. Кормила как придется и клетку никогда не чистила.

От этого ужаса прабабушка чуть не отошла в вечную спячку.

Мне бы хотелось воспользоваться случаем и объяснить тем, кто этого, быть может, не знает, что у нас, хомяков, есть три злейших напасти: во-первых, отсутствие корма, во-вторых, грязь и, в-третьих, отсутствие корма. Вот почему золотой хомяк никогда не оставит валяться мучного червяка, если только, конечно, он уже не подгнил. Кроме того, золотой хомяк никогда не устроит себе писательный угол (примечание для учителей биологии, если они не знают, что это такое: писательный угол — место, где хомяки отправляют естественные надобности), так вот, золотой хомяк никогда не устроит себе писательницу рядом с кормушкой. Другие животные, как известно, не такие щепетильные в этом отношении. Достаточно вспомнить в этой связи тех же морских свинок.

Нас было десять, когда мы появились на свет, и я был шестым по счету. О первых днях жизни мне нечего особо сообщить. Я ничего не видел и только мог вслепую протиснуться к молочным пипочкам, вокруг которых шла постоянная возня. Настоящая жизнь началась только тогда, когда у меня наконец открылись глаза. Хотя настоящей жизнью я это не назвал бы. Одни сплошные драки, потасовки, писк, визг и глупая суета. Я знаю, что по этому поводу скажет учитель биологии. Он скажет, что это, мол, «проверка сил в игровой форме». У нас это якобы заложено генетически. Может, и заложено, не знаю, но только мне это совершенно не нравится. Нет, вы не подумайте, что я не могу дать кому-нибудь в ухо. Еще как могу! И давал сколько угодно. Просто я этого не люблю. Я люблю думать. Вы не поверите — уже тогда, в нежном возрасте, я размышлял о том, отчего это золотые хомяки живут в неволе. Целыми днями я ломал себе голову, но, честно признаться, так и не нашел ответа на мучавший меня вопрос.

Так я и мучался, пока мне не пришла на помощь прабабушка.

Н-да… Вот тут-то и было бы самое время рассказать о Великой Хомячьей Саге. Но как писатель… Вам кажется, что хватил тут лишку? Ну, ладно. Как писатель, хотя и начинающий, я понимаю, что читателю надоело мое топтание на одном месте. Ему уже хочется действия. Так что придется мне отложить пока Сагу и перейти к истории о том, как я продал себя.

ГЛАВА 2

Незадолго до того, как я продался, наша прабабушка впала в вечную спячку. Сначала я подумал, что она просто разоспалась, со стариками такое бывает. Но потом, когда я увидел толстого продавца, подошедшего к нашей клетке, я понял, в чем дело. Я и пикнуть не успел, как он открыл дверцу и забрал прабабушку.

Я очень переживал. Остальные обитатели клетки не обратили на это ни малейшего внимания. Золотые хомяки, говорила прабабушка, по природе своей одиночки, у них не бывает привязанностей.

Мне ее очень не хватало. Только с ней я мог обсудить глобальные вопросы хомячества. Остальных моих соплеменников это нисколько не волновало. Моя попытка вовлечь в беседу кого-нибудь из них завершилась полным провалом.

— Делать нам, что ли, больше нечего? Лучше спортом пойти позаниматься! — вот что я услышал в ответ на мое предложение собрать дискуссионный клуб на тему «Хомяк: его прошлое и будущее».

Спортом они, видите ли, хотят заниматься! Еще и мне советы дают:

— Ты бы тоже подзанялся собой! Погонялся бы на колесе, толку больше было бы!

Представляете?! Это чтобы я вертелся, как последний дурак, в этом колесе, пока все мозги не растрясу? Нет уж, любезные. Это без меня. Тем более что колесо в клетке всего одно и перед ним всегда толпа народу. Вон как лезут без очереди, кусаются, ругаются…

На ученом языке это называется «отвоевывание территории». У нас наступил период боев за «свои участки», как сказал бы учитель биологии. Все это, конечно, замечательно, только у нас не было никаких «участков», у нас была одна-единственная клетка, в которой особо не разгуляешься. Слишком маленькая. Не для Рэмбо. Что, впрочем, и хорошо, иначе бы у нас тут было море трупов.

Жить в тесной клетке было несладко. Нас развелось так много, что уже невозможно было шагу шагнуть, не отдавив кому-нибудь хвост или нос. Оставалось только одно: сидеть на месте и не двигаться.

Настроение в обществе резко ухудшилось.

У меня, надо сказать, тоже.

Я напряженно думал о том, как выйти из создавшегося положения, и ничего толкового придумать не мог. Так жизнь мне преподнесла первый серьезный урок. Я понял, что такое тупик. «Что делать, что делать, что делать?» — стучало у меня в голове. Мысли ходили по кругу. И вот в один прекрасный день в центре этого круга образовалась одна отчетливая мысль — я больше так не могу. Уже через секунду я твердо решил: нужно бежать. Но как?

Надо продаться!