Легенды и сказы лесной стороны

что-то новое, прохладное да такое пахучее приложил.

И снова суровым холстом повязал, поучая:

— Терпи, терпи, молодец, снова атаманом будешь!

После того из глиняной фляжки недужному дал

глотнуть. И раз, и другой, и третий. Пьет Позолота

из фляжки, и чудится ему, что не впервые он такую

горечь пьет. Ох, горше полыни настой коры ясене-

вой! Но сладок и крепок сон под шум вот этого де-

рева, что нависло над кровлей избы Аксеновой. Как

крепко спится, без озноба и трясения! А монах все

чернее и чернее становится, пока не пропал вовсе

в сумраке. Вот и спит атаман.

Пока инок Макарий атамана Позолоту от хвори

выхаживал, его шестеро молодцов с монахами нас-

тоящую дружбу завели и помогали им во всяких де-

лах. А монахи-мастера, швец да шварь, им одежку да

обувку заново починили — хоть снова разбойничать

иди, хоть гуляй да пляши. Рыбарь Варнава неустан-

но комаров на Узоле своей кровушкой поил-кормил

и рыбку ловил. И с утренним солнышком в Аксенову

заводь заплывал. Тут все — и монахи и удальцы —

дело забывали, ко берегу сбегались на улов-добычу

подивиться, рыбаря за талан похвалить.

В ту пору день да ночь как раз спор затевали о

том, кому убывать, кому прибывать. Липа доцвета-

ла, шиповник розовые лепестки по земле рассыпал,

калина с рябиной последний наряд донашивали. И

комары от жары попритихли. Над Аксеновой стари-

цей тепло и солнечно, и вольготно так, что не нады-

шишься. Но не выходит, не позволено выходить на

жарынь да солнышко хворобому атаману. «Лихоман-

ка, хворь трясучая, от жары и солнышка упрямства

и зла набирается и крепче за больного держится. При

лихорадке надо в тени, в прохладе сидеть, вечерней

сырости избегать, тогда посмирней ей быть. Да не за-

бывать горькое ясеневое питие пить!» — так иноком-

целителем сказано. А рука у Позолоты к лубку при-

вязана, суровым холстом замотана. Черный монах не

забывает в один и тот же час приходить и к порану

пахучей мази прикладывать на сале барсука, зверя

живучего. И крестным знамением подкреплял монах

свое целительство.

До того утра, как Волга да Оленка атаману Позо-

лоте приснились, не одну ночь мучил его бред беспа-

мятный. Наслушался целитель Макарий от недужно-

го Позолоты всякого: и «сарынь» он яростно кричал,

топор-бердыш на боку искал, и Оленку к себе на по-

мощь звал, и проклятия страшные сыпал князьям,

боярам и баскакам-зорителям. До холодной испари-

ны метался и гневался на знать Новгорода низовско-

го, на бояр и княжичей, что хану басурманскому с

душой и потрохами запродались. Наслушался и по-

нял инок Макарий, в мире витязь Тугопряд, что не

простой разбойник и грабитель этот недужный ата-

ман, а супротивник яростный гнету боярскому, ярму

басурманскому. И отхаживал, от смерти отстаивал

атамана волжской вольницы, подкрепляя свое цели-

тельство словом божиим, следуя обычаю народному:

«Без бога не до порога!»

И вот утром ясным, розовым, проснувшись, Семен

Позолота всем сердцем почуял, что беды и мучения

его кончаются. Лихоманка уже не трясет, отступила,

беспамятство кончилось, рана еще побаливает, но за-

живляется. Этот монах, видно, знал что-то повыше

молитвы и слова божия, надежнее всякого колдовст-

ва и знахарства. Радуется жизни Семен Позолота, а

целебное ясень-дерево тихо над кровлей листвой шу-

мит, успокаивает и сном забыться велит. И вот когда

инок навестил его, чтобы рану от повязки насовсем

освободить и в последний раз горечь-пойлом угостить,

атаман глядел на него как на избавителя. И сказал

глухо, сдерживая волнение:

— Чую, не жить бы мне без твоего умения да ста-

рания. Не Семке-смерду задумываться, чем за жизнь

платить. Только, слыхано, есть на свете такое, что

дороже серебра и злата. Не погнушайся быть мне

братом названым, побратимом до последних дней!

В ответ усмехнулся монах горько, невесело, рану

ощупывая:

— А побратался бы ты, атаман, с тем чернецом,

что вот это увечье тебе учинил? Помнишь, в потем-

ках на Волге у Соленых грязей?

Не сразу нашел, что сказать, Позолота. И заду-

мался, нахмурившись: «Четырнадцать чернецов про-

пало из Печерской обители. И тех, федоровцев, было

столько же. Не зря мне он где-то виданным кажет-

ся. Да и не бывало такого, чтобы в схватке на мечах

против Позолоты кто выстоял!» И заговорил, на пра-

вую руку приподнявшись:

— Видно, правдиво сказано, что камень с камнем:

не сойдутся, а человек с человеком не чают, да встре-

тятся. Брат мой названый, не повинен ты в крови

моей, коли сам я на то напросился! За федоровских

захребетников в ту ночь твою ватагу принял. Ну и:

поплатился, и пусть та оплошка чернобыльником по-

растет. И на моем плече, как пятно родимое, оста-

нется. Слыхано, бежали вы с братьями по обители на

волю вольную, на жизнь привольную. Какова эта

жизнь сей вот день, какова впереди — о том думай

сам. Но послушай побратима своего: оставь свою за-

думку вольным жить. Разбойные да беспутные под

старость и те в монастырские ворота стучат. А мона-

ху под старость из кельи бежать — маху дать! Какая

там вольная воля, пока правят всем князьки да бояре*

угодники ханские! На откуп басурманам отдана вся

земля низовская, и нет над нами человека выше бас-

кака-басурмана. Не завидуй на вольную жизнь раз-

бойную. Вот выйдут инок Макарий да Семен Позоло-

та со товарищами на Волгу гулять, бояр да богатых

татар обирать. А кому на пользу пойдет наша удаль

молодецкая и все добро, что мечом да бердышем бу-

дет добыто? Хана, лихоимцев баскака да боярина тем

не пронять. Лихо-то оно споро, не погибнет скоро!

Устал Семен Позолота, на изголовье откинулся,

здоровой рукой с лица пот смахнул. Тихо было во-

круг, и ясень под окном не шумел.

— Эх, не Семке-смерду такую бы голову, а вое-

воде, князю, боярину! Давно бы люди низовские из-

бавились от хомута басурманского! — Это старец Ак-

сен взглянуть зашел, как-то атаман силы набирается.

Вошел неслышно, как тать ночной али зверь лесной.

Сказал так и опять замолчал. А Позолота, отдышав-

шись, снова заговорил:

— Выбрать бы тебе, иноку, побратиму моему, ме-

сто-урочище для монастыря-обители к Волге побли-

же, от бояр и князьев подале, под боговым именем

силы да богатства набираться, чтобы не кланяться ни

боярину, ни хану, а служить избавлению народному

от ярма-ига басурманского!

Не скоро заговорил беглый монах Макарий, в ми-

ру Иван Тугопряд:

— На пустом месте монастырь не начать, не пос-

тавить. Чтобы сильным слыть, надо богатым быть.

Без помоги князей да бояр монахам не жить, и по-

тухнет дело в самом зачатии!

И встрепенулся атаман Позолота ястребом. Снова

привстал, рукой о стену опираясь:

— А побратим твой Семка-смерд на что? Да толь-

ко решись! Чай, помнишь, как Печерская обитель,

бывало, семерых удальцов за стенами укрывала? А

какие дары за то монастырю поданы, о том только

игумен да келарь знали-ведали. А ты бедности боишь-

ся. Да только начни! А какое место-урочище раздоль-

ное да привольное укажет тебе Семка-смерд, брат твой

названый! Там и леса непроходимые со зверями пуш-

ными и снедными, с бортями медовыми — медовый

край, и тони-заводи стерляжьи да осетриные. И рядом

тропа-дорога в края хлебные, из низовской земли в

даль басурманскую. Скупиться да гривны считать

твоей обители будет некогда. А богатство твое там, на

речке Керженке, а в каком урочище, под какой сос-