Огонь юного сердца

Всем, Петя, рот не закроешь. Жизнь такая настала, ничего не поделаешь. Терпеть нужно, сынок. А нервы в кулачке держать надо…

Я не о всех,- чувствуя себя неловко, оправдывался я,- хоть бы одной, которая с пирожками, самой горластой, рот заткнуть.

Это, брат, такая тигрица,- смеялся Левашов,- что голову разобьет и во рту поцарапает. К ней рискованно подходить, у нее глотка словно голенище - проглотит такого маленького! - И он еще пуще захохотав.

Не проглотит,- отвечал я в нос,- я колючий.., зубы поломает.

Сенной базар затопил не только Сенную площадь и соседние скверы, но даже часть прилегающих улиц: Львовскую, Сретенскую, Рейтерскую и особенно Большую Подвальную и Бульварно-Кудрявскую. Когда однажды с пятиэтажного дома я посмотрел вниз, базар мне показался огромным прожорливым пауком-с туловищем и цепкими лапами, которые вытянулись по пяти улицам. Паук дышал, шевелился, передвигал лапами и весело шумел, заманивая людей, словно мух, в спекулянтскую паутину. При гитлеровцах, как никогда прежде, расцвела зараза спекуляции. Честные киевляне, спасаясь от голодной смерти, вынуждены были тащить на базар все, что было дома: одежду, ювелирные изделия, одеяла, мебель…

В скором времени моя роль подмастерья резко изменилась: вместо того чтобы ремонтировать обувь, мне пришлось только разносить ее заказчикам и брать деньги.

- Хватит тебе, Петя, сидеть в этой духоте, без воздуха,- сказал Левашов.- Мы уже разбогатели, хлеб у нас есть, одежда тоже, можно немного и побегать, а то ведь позеленел ты здесь.

Я с радостью взялся за новое дело - разносить обувь. Это не ремонтировать! Да и к тому же на улицу меня вообще тянуло. Города я не знал, и было очень интересно познакомиться с ним.

С каждым днем все больше и больше я убеждался в том, что мой названый отец живет не так, как все, и не так, как он это пытается показать. У него есть какая-то другая, совсем иная жизнь. А вот эта… словно сцена в театре. При мне он совсем не такой, как при людях,- не поет польских песен, не хвалит гитлеровцев и их «новый порядок», даже не смеется так. Когда наступает вечер, Левашов куда-то на всю ночь исчезает. Утром часто приходит утомленный, с воспаленными от бессонницы глазами. Как-то раз после ночи, проведенной где-то, он вернулся только к обеду и начал скрытно зашивать рукав серого пиджака, пробитый пулей. Пальцы и ладонь его левой руки были окрашены йодом…

- Вы ранены?! - вырвалось у меня.

Немного царапнуло. Полицейский один напился и случайно…

- Вы подпольщик! - выпалил я, надеясь, что наконец все раскроется.- Я тоже хочу быть…

- Раненым?!

- Подпольщиком.

- Ты что-то не то говоришь, Петя,- сказал Левашов усмехаясь.- Каким подпольщиком? Какое подполье? С чего это ты взял?

Насупившись, я отмалчивался, ругая себя в душе за то, что не мог ничего привести в доказательство. А комиссар продолжал:

- А почему тебе, Петенька, не пришло в голову, что я принц Уэльский? Смотри не сболтни случайно еще где-нибудь на улице. Тогда от гестаповцев горя не оберешься. Им не докажешь, подпольщик ты или не подпольщик,- сразу на виселицу.

- Что вы, я ведь не маленький…

- Маленький или не маленький, а с такими вещами надо быть осторожным.

После этого разговора я больше не осмеливался заговорить о подполье, хотя дважды замечал, что комиссар передавал клиентам пачки листовок.

Но как-то, проснувшись утром, я заметил, что Левашов быстро положил под каблук ботинка маленькую записку, написанную карандашом, и старательно прибил набойку гвоздями. Потом, когда я встал, комиссар назвал мне адрес и приказал немедленно отнести эти ботинки заказчику. По дороге я все время думал о записке. Мне очень интересно было знать, что это за записка.

«Комиссар - подпольщик! Комиссар - подпольщик!» - радостно стучало мое сердце.

Мимо меня проходили немцы и полицейские. И мне внезапно показалось, что все они на меня подозрительно смотрят. У меня по телу забегали мурашки. Стало страшно, Но сердце билось спокойно, лишь чуб один ежом нахохлился, когда я вспомнил про виселицу, на которой вешают партизан.

На Пушкинской улице я отыскал нужное серое здание и зашел в темный подъезд.

На третьем этаже на минуту остановился, привыкая к темноте, нащупал около двери квартиры звонок и изо всех сил нажал кнопку.

- Кто там? Сейчас! - прозвучал недовольный женский голос.

Щелкнула задвижка, и на пороге показалась старушка:

Тебе чего?

- Ботинки принес.

- А, ботинки… Проходи. Лексей! - позвала она, закрывая дверь.- Ботинки принесли.

Из глубины коридора вышел пожилой человек в больших роговых очках, по-старчески опираясь на суковатую палку. Я сразу узнал его - это ему как-то Левашов исподтишка запихнул за голенище пачку листовок.

- Здравствуй, сынок! - весело поздоровался он.- Ботинки? Готовы? Ну, проходи, проходи…

Мы зашли в светлую, залитую солнцем столовую. Посреди комнаты был большой обеденный стол, мягкие стулья. Слева красовался позолоченным сервизом старомодный буфет. Справа стоял диван с высокой спинкой и тремя красиво вышитыми подушечками. Стены были украшены старинными картинами и двумя большими иконами.

- Так сколько, мальчик, за ботинки? - спросил хозяин, доставая из кармана кошелек.

- Двадцать марок.

- Получай! Пять, восемь, десять, двадцать. Ну как, казак, твои дела? Пальцы больше не режешь? Щетину уже научился заплетать?

Научился. Чего там уметь?.. Я сапоги могу самостоятельно шить.

- Молодец, коли так.- Он похлопал меня по плечу,- Садись, немного посиди. Вот с котенком поиграй, вишь какой хорошенький! - Схватив с полу котенка, который как раз попал ему под руку, протянул мне.- А я сейчас посмотрю, может, еще туфли дам в ремонт, Садись…

Взяв ботинки, хозяин зашел за ширму. Я догадался: он пошел читать записку.

И в самом деле, через минуту послышалось щелканье клещей. Не выдержав, я подскочил к ширме. Сквозь щель я увидел у него в руках оторванный каблук и записку, Горько стало у меня на душе: «От меня скрывают, мне не верят…»

В мастерскую я возвратился очень недовольный и мрачный. Левашов сразу заметил это:

- Что с тобой, Петя? Насупившись, я молчал.

- Что-нибудь случилось? Говори.

- Я все знаю,-начал я несмело, опустив голову.- Все-все знаю… Вы командир подпольщиков, а от меня скрываете. Пускай это некрасиво, нечестно, но я знаю о вашей записке, которая была под каблуком… Когда я проснулся, раскрыл глаза, то заметил, как вы клали ее под каблук. И видел еще, как вы исподтишка передавали пачку листовок. Вы мне не доверяете, а если не верите, то зачем я буду жить с вами. Я от вас сбегу - пойду в лес искать партизан…

Левашов на этот раз был серьезным. Он молча выслушал меня, потом закурил цигарку и, подумав немного, произнес:

- Только, Петя, никому ни слова о том, что ты видел и знаешь. Я тебе вполне доверяю. Вижу - хороший ты мальчик, настоящий пионер! Будь и в дальнейшем честным, сынок. Люби Родину, как любил ее наш Ленин.

ПЕРВОЕ БОЕВОЕ

- Знаешь, Петя, каким должен быть подпольщик? - спросил меня комиссар.- Подпольщик внешне ничем не должен отличаться от окружающих его людей, чтобы не вызвать к себе никакого подозрения со стороны гестапо, полиции и прочей нечисти. Подпольщик должен смеяться, когда хочется плакать, или наоборот. Подпольщик - это своего рода артист на большой сцене; никакой фальши в работе не должно быть. У нас уже поговорка по поводу этого сложилась: «Промах на сцене - свист зрителей, промах в подполье - петля от душителей». Подпольщик должен быть смелым, бдительным, находчивым и очень осторожным. Запомни, Петенька: ошибки в деятельности подпольщика недопустимы. Иногда совсем незначительная ошибка может погубить все дело.

Левашов был похож на учителя. Он говорил ясно, просто и доходчиво. Говорил не спеша, обдумывая каждую фразу. Черные его глаза были задумчивы. Между густыми бровями, на переносице, то появлялась, то исчезала глубокая морщина. Черная пышная борода и очки придавали его лицу строгость, солидность и вместе с тем доброту.