Огонь юного сердца

- Прочь, босяк! Пшел! Много вас таких развелось! Больно и до слез обидно было мне от этих слов. Я обошел

почти весь базар, но никто не дал мне и крошки хлеба.

Внезапно возле молочного ряда я столкнулся со знакомыми ребятами. Они ели пироги с фасолью и запивали молоком.

- Молодец! Значит, передумал? - бросился ко мне рыженький.

Я молчал, не зная, что ответить: уж очень соблазнительна была его идея.

- На! Бери, бери.- Рыженький протянул мне кусок пирога.

Пирог я взял как-то машинально и сразу же начал есть, однако проглотить никак не мог. «Идти с ними или не идти? Идти или не идти?» - думал я. К голоду примешалась и моя злость к спекулянткам, которые обозвали меня ни за что босяком. «Буду воровать у них»,- решил я и едва не ответил рыженькому: «Ладно». Уж было и рот раскрыл, однако слово вымолвить не смог - пирожок застрял в горле. И тут, как-то через силу, неожиданно я отвернулся от рыженького и пошел прочь с базара.

Дурак! - полетело мне вдогонку.

Пускай буду дурак, пускай! Но не вор, не босяк…

Я прошел примерно полквартала и остановился от неожиданности: рядом со мной, держа под мышкой ботинки, шагал средних лет мужчина, одетый в коричневые штаны и синюю сатиновую косоворотку, опоясанную плетеным шелковым поясом с кистями на концах. Его военная выправка, строгое, аккуратно выбритое лицо, длинный прямой нос, насупленные густые брови, черные быстрые глаза были мне так знакомы и дороги сердцу, что я едва сдержался, чтобы на всю улицу не закричать: «Товарищ комиссар!»

Дядя…- несмело обратился я к нему.

Тебе чего?..- повернув голову, спросил он строго.

Но сразу же замедлил шаги и радостно, немного удивленно произнес:

Петро Вишняк?! Тот, что в ящике… Как ты сюда попал?

Домой, в Городницу, иду.

Комиссар достал из кармана сигарету и, прикуривая, осторожно осмотрелся.

- Так, так…- повторил он, затягиваясь дымом.- Вот так встреча.- И, неожиданно перейдя на шепот, добавил: - Я пойду вперед, а ты метрах в десяти за мной… И больше ни звука, ясно?

- Ясно…

И странное дело, вместо того чтобы идти улицей, мы пошли

почему-то дворами и вскоре зашли в какую-то квартиру, где на диване сидел молодой… полицейский, Комиссар поздоровался с ним за руку и сел рядом. От неожиданности у меня кольнуло в груди и молнией пронеслось в голове: «Предатели!..»

- Садись, Петушок,- предложил комиссар,- устал небось. Я насупился, шмыгнул носом и, глядя исподлобья, продолжал стоять.

Полицейский загадочно улыбнулся и вышел в соседнюю комнату.

Комиссар притянул меня к себе:

- Ты что, фронтовик, испугался?.. Да, брат, достался тебе сегодня кусок приключения! Как в книжке, не правда ли?.. Ну, рассказывай, как жил. Не взял я тогда тебя на фронт и правильно сделал. В окружение попали…

Из кухни вышла высокая полная женщина. У нее был маленький курносый нос, точь-в-точь как у полицейского. И такие же глаза - серые-серые, словно стальные. Она была седая, строгая, но, видно, добрая. «Мать полицая!» - догадался я.

Добрый день! - сказала женщина и сразу спросила: - Не хотите ли с нами пообедать?

С большим удовольствием, Наталия Степановна! - весело откликнулся комиссар.- Мы очень-очень проголодались.

Во время обеда я напряженно думал: «Неужто комиссар предатель? Комиссар - коммунист. Не может быть. Не может быть! А полицейский? Кто он? А может, он просто только переоделся? Может, он партизан? Подпольщик… Это было бы удивительно! Вероятно, не зря Левашов меня предостерегал: «И чтоб больше ни звука». А мать полицейского? Разве может такая добрая мать быть у предателя?»

У меня сразу же поднялось настроение. Мне стало смешно и стыдно за себя. И как только я мог подумать такое о комиссаре? Хотелось признаться ему и попросить прощения.

После обеда полицейский куда-то ушел.

Так как же ты, Петя, в Киеве оказался? - спросил меня комиссар, когда хозяйка, собрав со стола посуду, вышла на кухню.- У тебя правда нет родителей или ты тогда в эшелоне меня обдурил, чтоб попасть на фронт?

Нет родителей…- вздохнул я.- И никогда не обманываю. А здесь оказался случайно…- И я рассказал всю историю про себя, про деда Остапа, про Медеры и про «Катюшу».

И что же ты теперь собираешься в Городнице делать? - Левашов положил мне на плечо руку.

Партизан буду искать. Говорят, в лесу они есть.

А если ты не найдешь партизан или они не возьмут тебя? Что тогда, как жить будешь?

Если найду, то возьмут,- ответил я.- Не может быть, чтобы не нашел. Я свой лес хорошо знаю.

А вот скажи, Петя, ты уже не маленький… Сколько тебе лет?

Почти четырнадцать… Тринадцать с половиной,- поправился я.

Ну, пускай тринадцать с половиной! - усмехнулся комиссар.- Это не так мало для такого хлопца, как ты. В твои годы я уже кормил целую семью: больную мать, маленького брата и сестренку. Работал у помещика от восхода и до захода солнца. У меня была специальность - сапожничал. А ты разве не хотел бы иметь специальность?

Какие сейчас могут быть специальности, когда война идет? - вздохнул.я.- Вот если бы наши вернулись… Да и где учиться? А кормиться чем? Вокруг немцы, я к ним ни за что не пойду!

А я к немцам тебя не посылаю.- Комиссар прикурил сигарету и, затянувшись, пристально посмотрел мне в глаза,- Хочешь, я возьму тебя к себе, сапоги научу шить? Я вскоре открываю сапожную мастерскую, и мне такой мальчик будет нужен. Оставайся.

Как, вы - комиссар и будете сапоги шить?!

А что ж тут удивительного, Петя? - Левашов вздохнул.- Это когда-то я был комиссаром, а теперь обыкновенный, как и все, человек. Ты больше никогда о комиссаре не вспоминай. Тогда, когда ты пошел за хлебом, я опять попал в плен, был ранен. Потом, придя в себя, убежал. Хотел добраться до фронта, но он уже далеко, не дойти. И вот случайно, как и ты, оказался в Киеве. Долго думал, что делать,- жить ведь надо! И решил я заняться починкой обуви. Интересная это штука, Петя! Сидишь себе и молотком стук-стук-стук! Кому заплату на ботинок поставишь, кому каблук прибьешь, а другому сапоги сошьешь. Через какой-нибудь час - глядишь, и копейка у тебя завелась. Штаны можно купить и рубашку праздничную. Ну, а самое главное - это специальность и хлеб будет. Такая профессия пригодится тебе всегда. А когда вернутся наши, тогда заживем своей, настоящей, советской жизнью. Нужно ведь как-нибудь пересидеть время..,

И я остался.

Вскоре возвратился полицейский. Артистически став по стойке «смирно», он обратился к комиссару:

- Герр Виталий Иванович, с машиной все в порядке, пригнал. Целый час в вашем распоряжении.

- Едем, Ваня, - сказал Левашов и поднялся с дивана.

Во дворе стоял черный немецкий «оппель». Ваня-полицейский поспешно открыл в нем заднюю дверцу. Комиссар подтолкнул меня в машину и важно сел сам.

Когда мы немного отъехали, Левашов закрыл возле меня на боковом стекле занавеску и строго предупредил:

- Только не выглядывать, Петя. Опустись ниже. Немного попетляв по переулкам, «оппель» выскочил на

Брест-Литовское шоссе и помчал на запад. На пятнадцатом километре от Киева он резко затормозил. Ваня-полицейский, который сидел за рулем, вытер платком потный лоб и обратился к комиссару.

- Тут, товарищ… извините… Виталий Иванович, или дальше?

- Да, Ваня, глуши.

Они вышли из машины, присели на корточки возле баллона и заговорили о чем-то, для меня непонятном.

Минут через пять машина поехала назад в город, а мы с Левашовым свернули влево и пошли в лес. Вскоре пересекли поляну и увидели небольшое село.

- Вот мы и пришли, Петя.- Левашов задумчиво посмотрел на дальний край села.

- Куда пришли?

- В село. Здесь у меня хорошие знакомые. Тебе, Петенька, придется на какое-то время у них остаться. Отдохнуть и поправиться. Здесь свежий воздух, тихо… Молочко тепленькое есть. Тебе надо немного окрепнуть.

- А вы?! - спросил я тревожно.:

- А я? У меня дела есть Петя. Я быстро вернусь, и тогда мы опять, может навсегда, будем вместе, хорошо?