Часы веков

— Ну допустим, что это так… Но почему ты думаешь, что у взрослых нет ума и доброго сердца?

— Я совсем не думаю так, папа. Мне просто кажется, что ум и доброе сердце не всегда зависят от того, сколько человеку лет и какого он роста.

— Даже если человек качается в люльке? — усмехнулся отец.

— Зачем же брать крайности? — покачала головой мать. — Неужели ты не понимаешь, что Машенька не имеет в виду новорождённых? А вот я поняла её правильно: как только человек становится сознательным, он должен стремиться всё делать с умом и с добрым сердцем. В этом и заключается человеческое величие или, если хотите, отличие человека от несознательных животных, которыми руководит один инстинкт.

Муха подумала, что мать, как обычно, объяснила всё удивительно ясно и просто, и с нежностью взглянула на неё. А она, увидев полные теплоты глаза дочери, ответила ей таким же взглядом и ласково потрепала Муху по щеке.

— А теперь, доченька, расскажи нам, что произошло с твоим платьем.

— Я порвала его, мамочка, в доисторическом лесу, — сказала Муха.

Отец издал горлом какой-то странный звук.

— Где? — спросила мать, бледнея.

— В доисторическом лесу… А из фартука я сделала бинт, чтобы перевязать рану на лапе человекообразной обезьянки.

Отец и мать встревоженно посмотрели друг на друга.

— Деточка, — дрогнувшим голосом заговорила мать, — скажи мне правду, у тебя не болит головка?

— Нет, мамочка…

— Ты куда-нибудь выходила из дома сегодня?

— Нет… то есть, да…

— Куда?

— В доисторическую эпоху…

Это было очень жестоко с её стороны, и Муха пожалела, что так сразу, без всякой подготовки, выпалила всё обеспокоенным родителям. Ведь они могут подумать, что она не в своём уме.

— Пожалуйста, не подумайте, что я сумасшедшая, — сказала Муха мягко, — но всё, что я говорю, правда…

— Перестань дурачиться, Муха, — строго сказал отец, — всяким шуткам бывает предел!

Он стоял перед ней, высокий, плечистый, в хорошо выглаженном клетчатом костюме, и его чуточку выпуклые серые глаза смотрели на неё сквозь стёкла больших роговых очков с нескрываемой тревогой. Муха вдруг подумала, как выглядела бы человекообразная обезьяна, если бы на неё надеть такой костюм и очки? Интересно, стала бы она похожей на человека? Конечно, нет! Её длинные передние лапы высовывались бы из рукавов, а очки придали бы морде очень смешной вид…

— Почему ты улыбаешься, Машенька? — спросила мать, не сводя с неё глаз.

— Я представила, мамочка, какой красоткой была бы обезьяна в папином костюме.

— Это уже похоже на издевательство! — с сердцем сказал отец.

— Зачем ты нас огорчаешь, детка? — покачала головой мать. — Расскажи нам лучше, какой тебе приснился сон про обезьян, и мы успокоимся.

— Мне не снилось никакого сна, мама. Я взаправду побывала в доисторической эпохе!

— У неё продолжается бред! — сказал отец. — Надо вызывать врача!

— Бред? — вскрикнула Муха, вскакивая с кровати. — Хорошо, в таком случае, папа, подойди к часам в столовой и открой заднюю дверцу.

— Какую дверцу? О чём ты говоришь?

— О второй дверце за маятником.

— Там нет никакой дверцы!

— А ты посмотри, посмотри! Я раньше тоже думала, что там её нет…

Все трое молча направились в столовую. Отец твёрдыми шагами прошагал в угол комнаты, открыл стеклянную дверцу часов и заглянул внутрь деревянного футляра.

— Здесь действительно есть вторая дверца, — пробормотал он.

— Ага! — торжествующе воскликнула Муха.

— Странно, — бормотал он, — я не могу понять назначения этой дверцы… Наверно, она сделана для того, чтобы мастеру было легче чинить механизм.

— А ты открой её, папа!

Отец толкнул дверцу. Она открылась с резким скрипом и стукнулась о стенку комнаты. Муха ясно увидела за часами угол столовой, оплетённый давнишней, уже запылённой паутиной. Большой растревоженный паук бежал по стене, быстро перебирая тонкими ножками.

— Ну, и что же? — спросил отец.

— А там… дальше… больше ничего не видно? — упавшим голосом проговорила Муха.

— Видно…

— Что? — обрадовалась она.

— Видно, что у нас запущенная квартира. Вместо того, чтобы болтать глупости, ты бы почаще сметала пыль и паутину!

Муха пошла в кухню за веником, а когда возвращалась обратно, услышала, как мать говорила отцу:

— Ты уж будь с ней сегодня поласковей, девочке приснился страшный сон, и она до сих пор не может прийти в себя.

Муха старательно обмела угол за часами, надеясь втайне обнаружить какие-нибудь следы выхода в древний мир. Она даже постучала пальцем в стенку. Стенка была крепкой, каменной, и было бы просто глупо убеждать родителей, что она видела здесь зелёные папоротники.

И вдруг Муха радостно рассмеялась.

— Папа! Мамочка! Да ведь часы-то стоят!

— Что с тобой, детка? — обеспокоенно сказала мать. — Часы стоят уже пятнадцать лет! Разве ты забыла об этом?

Муха было открыла рот, чтобы рассказать о маленьком часовом мастере Великанове, но запнулась. Чего доброго, родители запретят впускать его завтра в квартиру, а ей так хотелось заглянуть в глубь веков хотя бы ещё один разок!

Но имеет ли она право молчать? Не будет ли это обманом? Её начали мучать угрызения совести. Она никогда не говорила родителям неправду.

А может быть, не говорить о чём-нибудь — это ещё не обман? Может быть, обман — это только тогда, когда говоришь неправду?

Муха поужинала, размышляя над этим сложным вопросом, но так ничего и не решила. Однако на душе у неё было прескверно. Прежде чем заснуть, она долго ворочалась в постели. И родители не спали, с тревогой прислушиваясь, как звенят пружины в её матраце.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой часы веков снова начинают стучать

После того, как отец и мать ушли на работу, Муха вымыла посуду, подмела пол и вытерла пыль с мебели. Муха очень торопилась, чтобы успеть всё сделать до прихода часового мастера. Её томило нетерпение, и, когда в передней прозвучал звонок, она со всех ног бросилась открывать дверь.

— Здравствуй, Муха-мушка, — сказал часовой мастер, — я очень спешил и чуть не расшиб лоб на вашей лестнице.

Он стоял перед ней на пороге с каким-то свёртком в руке, маленький, окружённый ореолом своих белых волос, от которых, казалось, исходит серебристое сияние.

— Здравствуйте, товарищ Великанов, — взволнованно заговорила Муха, — а часы веков опять остановились!

Он перебросил свёрток из руки в руку и пошёл в столовую, пританцовывая и напевая негромким баском:

Великанов, как и прошлый раз, влез на стул и покопался в механизме, выбивая каблучком мелкую дробь. Потом он спрыгнул на пол и толкнул пальчиком золотистый маятник.

— Тик-так, — чётко и неторопливо заговорили часы, — тик-так, тик-так…

— Идут! — облегчённо вздохнула Муха. — А я так беспокоилась! Товарищ Великанов, а что в вашем свёртке и почему от него пахнет нафталином?

— В этом свёртке, дорогая Муха, некоторые приспособления, придуманные разумным человечеством для борьбы с холодом, а нафталином они пахнут для того, чтобы их не съела моль.

Он развязал свёрток. В нём оказались шубка, шапка-ушанка, валенки и тёплые перчатки.

— Я считаю, что ты должна прихватить для себя такое же снаряжение, если собираешься сегодня отправиться в древний мир, — сказал он Мухе.

— Но ведь там тропическая жара!

— Не уверен.

Она замялась.

— Но я… не спросила разрешения у мамы и папы… — сказала она и, что-то вспомнив, озадаченно посмотрела на часового мастера. — Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос, товарищ Великанов…