Часы веков

— Но ведь не каждая обезьяна станет потом человеком, — сказала Муха.

— Конечно! Все знают, что на Земле и в наше время обитают обезьяны, остановившиеся в своём развитии. Но ведь я говорю только об определённых породах обезьян!

Отчаянный вопль на поляне прервал рассуждения часового мастера. Муха вздрогнула и страдальчески скривилась.

— Какое несчастье! — Она сжала руку часового мастера. — Детёныш уронил камень на свою ногу…

— Не на ногу, а на лапу, — спокойно поправил Великанов.

— Ну, пусть на лапу, — быстро говорила Муха, кривясь так, будто камень свалился на её собственную ногу. — Что делать? Скажите, что делать?

— Ничего не делать…

— Из его лапы льётся кровь!

— Польётся и перестанет.

— Но ведь ему больно!

— Поболит и перестанет!

— Как вам не стыдно, товарищ Великанов! Вы жестокий человек! Надо помочь бедному детёнышу!

— Не надо помогать детёнышу, тем более, что на его истошные крики не обращает внимания даже мамаша.

— Он изойдёт кровью и умрёт!

— Гм… Если он издохнет, его никто не похоронит, а его труп сожрут первобытные звери или птицы.

— У вас чудовищный характер! — возмущённо и громко сказала Муха. — И это вы говорили мне, что у человека должно быть доброе сердце и ум!

— Ум подсказывает мне, что мы бессильны помочь детёнышу, а доброе сердце заставляет беречь тебя от опасности…

Он хотел ещё что-то прибавить, но Муха в это время рыбкой выскользнула в круглое отверстие и стремглав бросилась к вопящему детёнышу.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ,

в которой Муха и Великанов знакомятся с человеческими предками

— Безумная! — заорал Великанов, срываясь с баса на дребезжащий дискант и высовывая в отверстие голову с торчащими в разные стороны пучками белых волос. — Вернись немедленно!

Муха споткнулась о ногу убитого тигра, растянулась на траве и быстро вскочила. Обезьян словно ветром сдуло с поляны, они, как ракеты, взлетели на пальмы вместе с орудиями своего труда, с которыми, судя по всему, им было жаль расставаться.

В другое время Муха подивилась бы силе и ловкости обезьян, взбирающихся на деревья с такой тяжестью. Но сейчас всё её внимание было занято страдающим детёнышем, который не смог сдвинуться с места из-за разбитой лапы.

— Что она делает! Что она делает! — стонал часовой мастер и, вдруг махнув в отчаяньи рукой, выбрался на траву, ловко перепрыгнул через тигра и бегом ринулся за Мухой.

Она подошла к детёнышу, который сразу же умолк, увидев её. Жёлто-зелёные глаза обезьяны, не мигая, уставились на девочку. Её появление не вызвало в детёныше страха, скорее его охватило любопытство. Как все малыши, он был очень доверчив, этот мохнатый ребёнок, которого ещё не научил жизненный опыт подозревать опасность во всяком незнакомце. Но желание познать новое, свойственное всем без исключения обезьянам, было в нём столь велико, что он даже забыл о раненой лапе. Во все глаза смотрел детёныш на неведомое животное с чёрными косичками, которое торопливо разрывало фартук, приготовляя бинт. Обезьяны в это время что-то тревожно лопотали на пальмах.

— Бедненький, — ласково сказала Муха, — кровь продолжает сочиться из твоей лапки. Сейчас я сделаю перевязку, и тебе не будет так больно.

Услышав её голос, обезьяны наверху умолкли.

— Нелепейшее занятие! — сердито бормотал за её спиной часовой мастер. — Эти медицинские чудачества в доисторическую эпоху вызывают смех! Никогда мне не было так смешно, как сегодня! Я просто умру от хохота, если те верзилы на пальмах не забросают нас камнями!

Не обращая внимания на его бормотание, Муха осторожно забинтовала лапу детёныша.

— Не дрожи так, глупыш, — говорила она, поглаживая его по мягкой шерсти. — Видишь, как хорошо всё получилось! Скоро ты будешь совсем здоровым и перестанешь хромать…

— И пойдёшь в детский сад под названием «Древние ископаемые», — прибавил часовой мастер.

Муха нежно подняла детёныша, точно так, как все девочки поднимают больших кукол, и неторопливо отнесла его к пальмам. Обезьянка, мастерски орудуя тремя здоровыми лапами, быстро вскарабкалась по стволу на ветки, где её подхватила явно обеспокоенная мамаша.

Обезьяны снова шумно залопотали на своём бессвязном языке. На этот раз они, казалось, были довольны.

— Всё, Муха, — сказал решительным тоном Великанов, хватит на сегодня опытов, от которых кровь стынет в жилах. Нам с тобой ещё предстоит трудная обратная дорога, давай торопиться… Ай!.. — вдруг вскрикнул он сразу осипшим голосом и попятился.

Перед Мухой и Великановым выросла трёхметровая фигура обезьяньей мамаши. Она стояла на задних лапах, чуть сутулясь, с камнем, прижатым к груди передней лапой. Другую переднюю лапу она протягивала к Мухе.

Никакого чувства не отражалось в её тусклых жёлто-зелёных глазах. Пасть обезьяны беззвучно ощерялась, обнажая крепкие клыки и розовые дёсна.

— Похоже, она пришла поблагодарить тебя, — переводя дыхание, прошептал часовой мастер. — Странно, очень странно, никогда не думал, что такие тонкости знакомы древним ископаемым…

Побледневшая Муха робко проговорила:

— Здравствуй…

— Хр… — ответила обезьяна, ощеряясь ещё больше.

— Я не понимаю тебя…

— Хр-хр… — пояснила обезьяна.

— Всё равно мне это непонятно.

— Хр…

— Так мы ни до чего не договоримся, милая, — сказала Муха и погладила её мохнатую лапу. Обезьяна вздрогнула и отдёрнула лапу.

— Хр-хр-хр, — произнесла она, по-видимому, какое-то многосложное предложение.

Муха рассмеялась. И вдруг в ответ девочка услышала смех. Необычный, булькающий, словно обезьяна давилась водой, но совершенно отчётливый смех.

— Это феноменально! — взвизгнул часовой мастер.

Продолжая булькать, обезьяна сделала шаг к Мухе и опять протянула лапу.

— Да ведь она тянется к остаткам твоего фартука! — сообразил Великанов. — Чёрт возьми, в этом чудовище пробудилось женское кокетство! Она хочет, чтобы ты ей соорудила, как и детёнышу, браслет из бинта! Но что мы будем делать, если такие браслеты потребует всё стадо верзил? Тогда нам придётся возвращаться домой голыми!

— Я с удовольствием завяжу бантик на твоей лапе, милая, — весело сказала Муха, — фартук большой, и его, наверно, хватит на всё стадо.

Часовой мастер не ошибся: браслеты захотели иметь все обезьяны. Словно скользящие тени, слетали они по ровным стволам пальм на поляну и просяще протягивали лапы Мухе и Великанову. Огромные, мохнатые, тёмно-коричневые, они тесно сгрудились вокруг странных низкорослых существ, вызывающих в них необычный, незнакомый им доселе трепет. Каждая из этих человекообразных обезьян могла бы в несколько мгновений растерзать обоих пришельцев из далёкого, как звёзды, будущего мира, но ни одна из них даже случайно не оцарапала Муху и Великанова своими острыми когтями. Они вздрагивали и замирали, когда люди прикасались к ним, и довольно сопели и хрюкали, когда на лапах появлялись белые повязки. Они нюхали их и пробовали на вкус, толкались, разглядывая повязки на лапах соседей, и даже приплясывали на одном месте, как приплясывают маленькие дети.

Вероятно, на более поздней стадии своего развития, став первобытными людьми, они приняли бы Муху и Великанова за двух богов или двух колдунов, но они ещё не стали людьми, хотя уже и не были просто животными. Не столько сознание, сколько инстинкт нашёптывал извилинам их несовершенного мозга, что перед ними существа высшего порядка, и они невольно трепетали и благоговели перед этими существами, так похожими чем-то на них, на обезьян.

Фартука на «браслеты» не хватило. В ход пошли носовые платки, косынка Мухи, галстук Великанова и, наконец, носки. Но и этого оказалось мало.