Сильвия и Бруно

— А что значит «грешить»? — спросила Сильвия, но я и не пытался объяснять.

— Пойдём, дитя моё, — сказал я, стремясь увести её отсюда. — Простимся с бедным зайчиком и пойдём искать ежевику.

— Прощай, бедный зайчик! — покорно промолвила Сильвия, и пока мы отходили, всё оглядывалась через плечо. И вдруг её самообладание разом улетучилось. Выхватив свою руку из моей, она бросилась назад к тому месту, где лежал зайчик, и упала рядом с ним, уткнувшись лицом прямёхонько в траву. Моему взору предстали такие муки отчаяния, которые я едва ли мог предположить в столь юном ребёнке.

— Милый, милый зайчик! — стенала она. — Ведь Бог уготовил тебе такую прекрасную жизнь!

Время от времени она, всё не поднимая лица с травы, протягивала ручонку, чтобы расшевелить бездыханное животное, после чего вновь хваталась за голову, словно у неё разрывалось сердце.

Я начал опасаться, не приключилось бы с ней горячки, но всё-таки решил, что будет лучше, если она сразу же выплачет первый пароксизм горя; а спустя несколько минут рыдания начали понемногу стихать и Сильвия встала, наконец, на ноги, безмолвно глядя на меня, хотя слёзы продолжали струиться по её щекам.

Даже тогда я всё ещё не отваживался заговорить, а просто протянул ей руку, чтобы увести её от этого печального места.

— Да, пойдёмте, — согласилась она. Но сначала она почти благоговейно опустилась на колени и поцеловала зайчика. Затем она встала, подала мне руку, и мы молча побрели прочь.

Дети горюют бурно, но недолго, поэтому минуту спустя девочка заговорила почти совсем ровным голосом:

— Ой, постойте, постойте! Здесь растёт чудесная ежевика!

Мы набрали полные пригоршни ягод и торопливо возвратились к тому месту, где, сидя на склоне, нас ожидали Бруно с Профессором.

Но ещё до того, как мы приблизились к ним настолько, что они могли нас услышать, Сильвия попросила меня:

— Не говорите, пожалуйста, Бруно о зайчике.

— Ладно, не скажу. Но почему?

Слёзы вновь заблестели в этих милых глазах, и она отвернулась, поэтому я едва расслышал её ответ.

— Потому что... потому что он так любит всех робких зверюшек. И он... он так огорчится! А я не хочу, чтобы он огорчался.

«А твои собственные страдания, значит, не в счёт, моя бескорыстная малютка?» — подумал я. Но больше мы не сказали друг другу ни слова, пока приближались к нашим друзьям, а сам Бруно был слишком поглощён лакомством, которое мы ему принесли, чтобы заметить необычную понурость своей сестры.

— Поздновато становится, а, Профессор? — сказал я, когда Бруно покончил с ежевикой.

— И в самом деле, — ответил Профессор. — Я должен отвести вас всех назад за Дверь из Слоновой кости. Вы пробыли здесь всё отмеренное вам время.

— Нельзя ли побыть здесь ещё немножко? — взмолилась Сильвия.

— Только минуточку! — присоединился к ней Бруно.

Но в Профессоре пробудилась настойчивость.

— Это и так великая привилегия, — сказал он, — пройти сквозь Дверь из Слоновой кости. Мы должны возвращаться. — И нам ничего не оставалось, как покорно проследовать за ним к пресловутой двери, которую он распахнул перед нами и сделал мне знак проходить первым.

— Ты ведь тоже идёшь, правда? — обратился я к Сильвии.

— Правда, — ответила она. — Только вы больше не сможете видеть нас, когда пройдёте сквозь Дверь.

— Но я ведь подожду вас с другой стороны Двери, — возразил я, ступая в проём.

— В таком случае, — отозвалась Сильвия, — и картошине, я полагаю, извинительно будет спросить вас самих о вашем весе. Вполне могу представить себе этакую сверх-картошку надменного нрава, которая ни за что не станет вступать в препирательства с кем-то, кто весит менее ста килограмм.

Я изо всех сил попытался выпрямить ход моих мыслей.

— Быстро же мы впадаем в бессмыслицу, — произнес я.

ГЛАВА XXII. Происшествие на станции

— Так давайте выпадем обратно, — сказала леди Мюриел. — Ещё чаю? Это, я надеюсь, звучит осмысленно?

«И всё моё необыкновенное приключение, — подумал я, — заняло место одной-единственной запятой в речи леди Мюриел! Той самой запятой, на которой учителя декламации требуют „отсчитать раз“!» (Профессор, видимо, был так любезен, что специально для меня вернул время назад, к той самой секунде, когда я приснул.

А кода несколько минут спустя мы покидали дом графа, Артур неожиданно высказал престранное замечание. А именно:

— Мы пробыли там не более двадцати минут; я только тем и был занят, что слушал вашу с леди Мюриел беседу, и тем не менее меня не покидает чувство, будто это я разговаривал с ней, и не меньше часа!

Так оно и было, мой друг, мне ли сомневаться! Просто, когда Часы были переведены назад, к началу вашего

tête-à-téte

По какой-то причине, недоступной в тот момент моему разумению, всю дорогу домой Артур был необыкновенно молчалив и подавлен. Это не было связано с Эриком Линдоном, решил я, поскольку тот уже несколько дней отсутствовал — уехал в Лондон; поэтому, имея леди Мюриел практически «всю для себя» — ведь мне так приятно было слышать их воркование, что и мысли не приходило встревать, — он бы должен был, теоретически говоря, особенно наслаждаться жизнью и лучится радостью. «Не услышал ли он какую-нибудь неприятную новость?» — спрашивал я себя. И, словно угадав мой мысленный вопрос, Артур заговорил.

— Он приезжает последним поездом. — Мой друг словно бы продолжал начатый ранее разговор.

— Ты имеешь в виду капитана Линдона?

— Да... капитана Линдона, — ответил Артур. — Я сказал «он», потому что мне показалось, что мы о нём говорим. Граф сказал мне, что он приезжает сегодня вечером, хотя я не понимаю — вопрос о назначении, которое он так надеется получить, решится только завтра. Странно, что он не захотел подождать всего один день, чтобы узнать результат, раз уж он так сильно заинтересован в нём, как утверждает граф.

— Ему могут послать телеграмму, когда решение будет вынесено, — предположил я, — но это и впрямь выглядит недостойно солдата — бежать из боязни неприятного известия!

— Он достойный человек, — возразил Артур, — но должен признать, что лично для меня приятным известием будет, что он получил своё назначение, да заодно и приказ выступать. И всяческих ему успехов — за одним исключением. Спокойной ночи! — (Мы подошли уже к дому.) — Сегодня вечером я неподходящая компания, побуду лучше один.

То же и на следующий день. С утра он объявил, что не годен для Общества, и пришлось мне в одиночестве совершать послеобеденную прогулку. Я избрал путь на станцию, и в том месте, где мою тропу пересекала дорога, ведущая в «Усадьбу», приостановился, разглядев в отдаленье моих друзей, направлявшихся, по-видимому, к той же цели.

— Нам, кажется, по пути? — сказал граф, после того как я обменялся приветствиями с ним, с леди Мюриел и с капитаном Линдоном. — Этот нетерпеливый молодой человек ждёт, не дождётся телеграммы, и мы идём за ней на станцию.

— В деле замешана также одна нетерпеливая молодая особа, — добавила леди Мюриел.

— Это подразумевается, дитя моё, — сказал её отец. — Женщины всегда нетерпеливы.

— Уж коль речь заходит о том, чтобы оценить по достоинству чьи-то личные качества, — с сарказмом заметила его дочь, — с отцами никто не сравниться, не так ли, Эрик?

— Только если не считать кузенов, — ответствовал Эрик, и после этого беседа сама собой распалась на два отдельных речитатива, причём молодёжь шествовала впереди, а двое пожилых мужчин не столь торопливым шагом тащились вслед.

— А когда же мы снова увидим ваших маленьких приятелей? — спросил меня граф. — Очаровательные детишки!