Сильвия и Бруно

— Но ведь всякий раз, как вы отправляетесь сюда, вы отсутствуете по крайней мере десять дней?

— О, даже больше! — воскликнул Профессор. — Бывает и по две недели. Но я, разумеется, всегда записываю, в какой момент я отлучаюсь из Дворца, так что могу потом вернуться в ту же секунду по Дворцовому времени!

— Простите, не понял.

Профессор, не говоря ни слова, вытащил из кармана квадратные золотые часы с шестью или восемью стрелками и протянул мне для обозрения.

— Вот это, — начал он, — Часы из Запределья...

— Так я и подумал.

— ...особенность которых заключается в том, что это не они идут соответственно времени, а время идёт по ним. Теперь, надеюсь, вы поняли?

— Не очень, — признался я.

— Позвольте объяснить. Предоставьте эти часы самим себе, и они будут идти своим ходом. Скорость хода от времени не зависит.

— Мне известны такие часы, — заметил я.

— Часы, разумеется, идут обычным темпом. Время всего лишь идёт вместе с ними. Следовательно, стоит мне передвинуть стрелки, и я изменю ход времени. Сдвинуть стрелки вперёд, на более позднее время, невозможно, но зато я могу передвинуть их хоть на месяц назад — это, правда, предел. И все события пройдут перед вашими глазами повторно, вы даже сможете придать им другое, более желательное направление.

— Такие часы — просто спасение, сударь мой! — вслух возликовал я. — С ними человек способен оставить непроизнесённым какое-нибудь неосторожное слово или отменить какой-нибудь опрометчивый поступок! Могу я взглянуть, как это делается?

— С удовольствием покажу! — сказал отзывчивый старик. — Если я передвину эту стрелку назад вот сюда, — он указал пальцем, — История тоже вернётся на пятнадцать минут назад.

Дрожа от возбуждения, я наблюдал, как он вслед за объяснением переводит стрелку.

— Я сильно-пресильно поранился.

От этих слов, снова зазвучавших у меня в ушах, я вздрогнул и закрутил головой в поисках говорившего, более изумлённый, чем позволяли приличия.

Так и есть! Это был Бруно, по лицу которого вновь катились слёзы (каким я и увидел его четверть часа назад) а рядом стояла Сильвия, обнимающая его за плечи!

У меня сердце разрывалось от вида детишек, вторично переживающий одно и то же несчастье, поэтому я немедленно попросил Профессора вернуть стрелку в прежнее положение. В секунду Сильвия с Бруно унеслись прочь, и я смог разглядеть их только в отдаленье, где они собирали «о-диванчики».

— Вот это да! Замечательно! — воскликнул я.

— У них есть и другая особенность, ещё более чудесная, — продолжал Профессор. — Видите эту головку? Она называется «Обратная головка». Если вы нажмёте на неё, события следующего часа будут следовать в обратном порядке. Только сейчас не будем её трогать. Я одолжу вам Часы на пару дней, и вы сможете экспериментировать, сколько захотите.

— Премного вам обязан! — сказал я, принимая от него Часы. — Буду беречь их пуще глаза — а вот и детишки!

— Мы нашли всего шесть о-диванчиков, — сказал Бруно, суя их мне в руку, — потому что Сильвия сказала, что пора возвращаться. И эта большущая ежевичина — тоже вам! Мы только две нашли.

— Благодарю вас, мне очень приятно, — сказал я. — Другую, я полагаю, ты сам съел, Бруно?

— Нет, не съедал, — беспечно ответил Бруно. — А наши о-диванчики вам нравятся, господин сударь?

— Они просто прекрасны; но почему ты хромаешь?

— Снова повредил ногу! — скорбно сообщил Бруно. Он сел на траву и принялся потирать больное место.

Профессор схватился за голову — я уже знал, что он всегда поступал так в минуты душевной сумятицы.

— Приляг на время — тогда полегчает, — забормотал он. — Или станет хуже. Если бы я имел при себе мои лекарства! Я, видите ли, Придворный Врач, — добавил он специально для меня.

— Хочешь, я схожу и принесу тебе ещё ягод ежевики, мой дорогой? — пролепетала Сильвия, погладив его по головке.

Лицо Бруно тут же просветлело.

— Было бы здорово! — провозгласил он. — Мне кажется, что если я поем ежевики, моя нога снова сделается невредимой... две-три ягодки... шесть-семь ягодок...

Сильвия заторопилась.

— Лучше я пойду, — сказала она, обращаясь ко мне, — пока он не перешёл к двузначным числам!

— Позволь тебе помочь, — предложил я. — Ведь я смогу достать повыше, чем ты.

— Да, помогите, пожалуйста, — ответила Сильвия, всовывая свою руку в мою ладонь. Мы отправились. — Бруно всё-таки любит ежевику, — сообщила она, пока мы неспеша брели вдоль высокой изгороди, где вполне могли укрываться ежевичные ягоды, — и это было так мило с его стороны, позволить мне съесть ту ягоду.

— Значит, это ты её съела? Мне показалось, что Бруно не очень-то хотел об этом упоминать.

— Да, я видела, — сказала Сильвия. — Он всегда боится, что его начнут хвалить. А ведь на самом деле он просто заставил меня съесть её! Я говорила ему, чтобы он сам... А это что такое? — и она испуганно вцепилась в мою руку, когда нам на глаза попался заяц, лежащий на боку прямо у лесной опушки.

— Это заяц, дитя моё. Он, наверно, спит.

— Нет, он не спит, — сказала Сильвия, боязливо приближаясь к нему, чтобы взглянуть поближе. — У него глаза открыты. Он... он... — её голос дрогнул и понизился до испуганного шёпота. — Он умер, вы не видите?

— Верно, умер, — подтвердил я, наклонясь над зайцем. — Бедный! Его, наверно, до смерти загнали охотники. Вчера здесь носилась свора гончих. Но они не тронули его. Может быть, они заметили ещё одного зайца и оставили этого умирать от страха и истощения.

— Загнали до смерти? — машинально повторила Сильвия, не смея в такое поверить. — Я думала, что охота — это как игра, и люди в неё играют. Мы с Бруно охотимся на улиток, но когда мы их ловим, то не причиняем им вреда!

«Милый мой ангел! — подумал я. — Как мне довести до твоего невинного сознания идею „Спорта“?» И пока мы так стояли, держась за руки, и, склонив головы, разглядывали лежащего у наших ног зайца, я попытался преподать предмет в таких словах, которые она в состоянии была бы уразуметь.

— Знаешь ли ты, какими свирепыми бывают дикие животные — львы или тигры? — Сильвия кивнула. — И в некоторых странах людям даже нужно их убивать, чтобы спасти собственную жизнь.

— Да, — ответила Сильвия. — Если бы кто-то пытался убить меня, Бруно убил бы его самого... если бы смог.

— А люди-охотники делают это ради удовольствия. Видишь ли, все эти погони, борьба, стрельба, опасность — сами по себе заманчивые штуки.

— Да, — сказала Сильвия. — Бруно любит опасность.

— Вот видишь; только в этой стране нету ни львов, ни тигров, разгуливающих на воле, поэтому люди охотятся на других зверей, понимаешь? — Я произнёс это с надеждой, только, видимо, напрасной, что моё объяснение окажется доходчивым, и она не будет больше задавать вопросов.

— Они охотятся на лисиц, — задумчиво произнесла Сильвия. — Мне кажется, что потом они их убивают. Лисы очень свирепы. Мне кажется, что люди с ними враждуют. Но разве зайчики свирепы?

— Нет, — ответил я. — Зайчик — это безобидный, робкий, скромный зверёк, почти как ягнёнок.

— Но тогда, если люди любят зайчиков, то почему... почему... — голос её задрожал, а печальные глаза до краёв наполнились слезами.

— Боюсь, не так уж они их и любят, дитя моё.

— Но все дети любят зайчиков, — пролепетала Сильвия. — И все леди тоже их любят.

— Боюсь, что даже леди выезжают иногда поохотиться на них.

— Нет, только не леди! — с вызовом выкрикнула Сильвия. — Леди Мюриел не станет!

— Ну, она-то не станет никогда, это точно... Но это зрелище слишком мучительно для тебя, дитя моё. Давай-ка лучше поищем...

Но Сильвия всё ещё не в состоянии была оторваться от зайчика. Склонив головку и всплеснув ручонками, скорбным и подавленным тоном она выставила свой последний вопрос:

— А Бог любит зайчиков?

— Любит! — заверил я. — Конечно, Он их любит! Он любит всякое живое существо. Даже грешников-людей. А уж как он любит животных, которые вообще не способны грешить!