Я иду искать

Глава предпоследняя

Я ТЕБЯ НАШЕЛ!

«Откуда у деда галстук?» — думал я, с трудом отрываясь от праздничного пирога. Мы сидели за столом, и Пудик тыкался мне в ноги, и Ага обмахивалась платочком, а Эмлембин отец в сотый раз рассказывал Ленкиной матери и бабушке, как мы с Васькой потрясающе играли. Васька только ел и отдувался.

— Костя! — сказала Эмлемба. — У меня есть новость.

Мы пошли в другую комнату, и она, порывшись в своей знаменитой папке, достала оттуда большой конверт с пёстрыми марками.

— Вот.

Дальше шла целая куча подписей.

— Адрес! — закричал я. — Где адрес?

— В том-то и дело! — сказала Эмлемба. — Тут какая-то ошибка… Вот. — Она протянула мне кусочек белого картона. — Костя, это же ваш адрес.

Я думал — упаду. Не помня себя я выскочил к Аге.

— Ага! — закричал я. — Как отчество деда?

— Сергей Тимофеевич, — сказала она. — А в чём дело, Костенька, что с тобой?

— А фамилия, фамилия!

— Иванов.

— Почему? — закричал я, всё ещё надеясь, что это ошибка. — Почему я Макаров, а он Иванов?

— Что же тут такого? Твоя мама, урождённая Иванова, вышла замуж и взяла фамилию мужа — Макарова…

Я хотел умереть! Мне, вообще-то, никогда в жизни не было так стыдно.

— Где фотография?

Ленка сунула мне в руки снимок.

— Свинья я! — сказал я ей. — Свинья я последняя! Не ходите за мной никто.

Я бежал по улицам.

«Какой же я дурак! Ведь и галстук, и вездеход, и даже деньги в конверте — это всё он! Это мой дед. Кого ещё Васька мог найти? А я на него орал. Ах я свинья!»…

Я же знал, что мамин дедушка был профессором, я же мог догадаться, что мой дед был на войне! Но я никого никогда ни о чём не спрашивал… Мне всё было до лампочки! А это мой родной дед! Это мой родной прадед! Я на них похож!

Если бы всё можно было назад прокрутить, как ленту в кино! Я бы всё по-другому делал! Я бы деда на руках носил! Я хуже всех на свете! Хуже последнего негодяя!

Вот если бы уехать куда-нибудь! Я представил, как уеду и вернусь через десять лет героем!

— А дед за это время умрёт! — сказал я. — Нет. Нужно сейчас же у него прощения попросить! Пусть хоть как надо мной смеётся — не могу я так жить! — И, волоча стопудовые непослушные ноги, я поднялся к нашей квартирной двери.

Дома никого не было. Я вошёл в комнату деда. Я сюда и раньше совался, но меня тут как-то током шарахнуло — у деда всякие провода, трансформаторы — моментально дорогу пришлось забыть.

Комната была узенькая и длинная, в одно окно. Справа до потолка стояли полки с книгами, а с другой стороны — письменный стол, заваленный всякими железками, маленький верстак и солдатская узкая койка, аккуратно застеленная серым одеялом.

Над письменным столом висела старая фотография. Красивая тётенька в шляпе и улыбающийся человек в украинской рубашке держали на руках маленького карапуза. Человек в вышитой рубашке был мне знаком — это Тимофей Васильевич…

Только теперь это не просто Тимофей Васильевич… Это мой родной прадед! Мой прадед! А этот коротышка в матроске — мой дед…

Я свалился на старый скрипучий стул и накололся о пиджак, повешенный на спинку. Я глянул на него и — чуть не упал в обморок. Он был, как чешуёю, покрыт медалями и орденами. Рябило в глазах от переливов латуни и рубиновой эмали.

«К Девятому мая дед пиджак достал», — подумал я. И на левом лацкане увидел небольшой прямоугольник, на котором было нашито четыре жёлтые и две красные ленточки… Я-то знал, что это за ленточки. Четыре лёгких и два тяжёлых ранения.

Я выскочил на улицу. И нос к носу столкнулся со Скворцовой.

— О! — сказала она. — А я к вам. Вчера позвонили из редакции. Оказывается, твой дедушка герой?

— Оказывается! — сказал я.

— Я так и думала! Вообще, он мне очень нравится! Пожилой, а такой красивый!..

«А если бы он не был героем! — подумал я. — Если бы он не был таким моложавым и здоровенным, если бы он был таким же стареньким и слабым, как Форген-Морген, тогда что же, его и любить не надо? Да разве важно, чтобы дед был знаменитым, разве незнаменитый человек меньше нуждается в любви, в том, чтобы у него были родственники и близкие…»

Я вспомнил, как дед вздыхал там, на кухне, когда разговаривал с генералом, как он говорил, что ему все чужие, и я тоже… Я смотрел на Скворцову. Она что-то говорила о том, что нужно деда в школу пригласить, нужно устроить вечер, чтобы я его представил. А я думал: как это она мне раньше красивой могла казаться? И ничего в ней красивого нет!

Я слушал, как щебетала Скворцова, и мне становилось так стыдно! За то, что я был плохим внуком! За то, что я, как вот эта совсем посторонняя Скворцова, рассмотрел его, только когда он оказался героем.

— Уйди ты, Скворцова! — сказал я. — Уйди ты, ради бога!

— Ты что, ненормальный?

— Да, — ответил я. — Свинья я последняя. Деда моего не видела?

— Сумасшедший какой-то! — крикнула она.

Я долго таскался по улицам. Город готовился к празднику. Везде торжественно хлопали алые флаги. И по колоколам репродукторов передавали музыку. Электрики осторожно включали иллюминацию…

Я, вообще-то, очень люблю праздники, но тут мне было так скверно и так стыдно — я был готов уже в Фонтанку прыгнуть… Я бы, наверное, прыгнул, если бы вдруг не услышал голос деда…