Динка прощается с детством

Марьяна? - спросил Ефим.

- Не знаю. Она торговала на базаре кабанчика, очень хорошенького... добавила Динка, чтобы задобрить Ефима, который был недоволен, что Динка уехала с базара, не дождавшись Марьяны.

- Ну ты, Диночка, иди швыдко до дому, бо там тебя ждет який-то чин.

- Какой чин? - удивилась Динка.

- А с откудова ж я знаю? Не солдат, не офицер, а просто военный чин. И сидит он уже целый час, трохи не плачет, бедный... Каже, я на фронт отъезжаю, так попрощаться хотел...

- Да кто же это? Может быть, Миша? Почтовый Голубь?

- Верно отгадала! - засмеялся Ефим. - И я его сразу признал, хоть он и в военном! В какие перья голубя ни обряди, все одно орлом он не будет. Ну, да беги скорей! Спроси, нет ли письма от матери! - крикнул Ефим уже вслед убегающей Динке.

Жиронкин стоял около террасы и безнадежно глядел на дорогу. Около его ног, виляя хвостом, вертелся Нерон, под рукой у Жиронкина выглядывала туго стянутая ремнями шинель.

- Миша! - крикнула, подбегая, Динка и, не дав ему поздороваться, быстро спросила: - Вы принесли письмо? Да?

Жиронкин растерянно улыбнулся, закивал головой и полез в боковой карман гимнастерки.

- Да, вот, пожалуйста... Телеграммка-с...

Динка схватила телеграмму,

"Папа болен. Хлопочу больницу. Ждите письма. Задерживаюсь", - писала Марина.

Динка прочитала один раз, второй, третий. "Папа болен". Эта фраза долго не укладывалась в ее голове. Вспомнились смеющиеся синие глаза, быстрая походка, широкие плечи, а сердце уже свертывалось в комочек и перед глазами вставало бледное, бескровное лицо узника за железной решеткой, и черты отца становились похожими на черты умирающего в ссылке Кости...

Динка опустила телеграмму и молча пошла к дому,

- Прощайте... Я сейчас уезжаю на фронт... Но вам не до меня. Прощайте, догнав ее у крыльца, грустно сказал Жиронкин.

Динка остановилась, пришла в себя.

- Ах да, вы, наверно, пришли попрощаться? - вспомнила она.

Жиронкин вспыхнул, заторопился.

- Да, я думал... Простите меня. Я хотел попросить у вашей сестры что-нибудь на память. Я знаю, меня убьют... Но это не имеет никакого значения. Только я хотел... мне легче было бы... умирать, - быстро и сбивчиво заговорил он, глядя на Динку глубокими, как синие озерца, умоляющими глазами.

- Да-да, конечно... - сказала Динка. - Я сейчас...

Она вбежала в комнату, быстро, один за другим, выдвинула ящики комода, потом, махнув рукой, бросилась к туалетному столику, открыла шкатулку, где Мышка хранила Васины письма, маленькие, заветные вещицы... Выбросив на стол конверты и исписанные Васиным почерком листочки, она вытащила со дна шкатулки черную бархотку, которую Мышка иногда носила на шее, задумчиво подержала ее в руках, потом снова порылась в сестриной шкатулке, нашла флакончик духов с тоненькой стеклянной палочкой внутри - последний подарок Васи - и, обрызгав духами бархотку, выбежала на террасу.

- Миша... - сказала она, нежно улыбаясь и протягивая на ладони благоухающую эссенцией