На красный свет

Коля не знал, куда деваться: ведь это он сказал, что Лавсан не кусачий.

Лиза между тем повторяла Титову:

— Уж не знаю, как вас и благодарить, ведь такое дело сделали. Никто бы не узнал… Никто…

Она все повторяла это слово — никто, и Коле представлялась длинная вереница людей, причастных к поискам Гриши.

— Да что вы, гражданка! Такая наша служба! — уже давая газ, бросил Титов. Он сделал круг и чертом вылетел с площади. — Мне в четыре заступать на дежурство! — объяснил он, и Коля понял, какое значение имело это его утешающее «уложимся».

Коля и Настя подъехали к своей даче всего за несколько минут до прихода машины из Южного. Ничего не подозревая об их приключениях, шофер Петя закричал:

— Да вы уже совсем готовы? Вот молодцы! А ваша мама сказала, что вы копухи!

Гроза прошла стороной. Где-то далеко на западе сверкали молнии, оттуда шли черные тучи, постепенно растворяясь в голубизне неба, словно кто-то там вверху закрашивал светлым серые блики, ползущие с запада. Еще стоял день, но в воздухе уже чувствовалась близость вечера. С реки потянуло сыростью.

Коля увидел связанные верхушки удилищ, медленно двигающиеся над оградой: это шел на вечернюю зорьку Титов-рыбак. Коля побежал к калитке.

— Пошли? — предложил Титов.

— Сейчас, удочки захвачу.

Они идут к реке, говоря о том о сем. О том, что жаль, нет дождика: в дождик лучше ловится. О том, что свежий мотыль на исходе. О том, что сосед поймал — вот диво! — леща на блесну. Есть вот лещи-хищники!

Коля смотрит на крупно вырезанный профиль своего спутника и видит Титова в том, другом его облике, настороженного, меряющего глазами Неширокие брусья высоко над мелкой рекой… И слышит тот молчаливый их разговор. Но он ничего обо всем этом не говорит. Ничего не вспоминает. И вообще ничего особенного они не говорят. Но Коле кажется, что это у них и есть настоящий мужской разговор.

Обвал

Эта девочка боялась высоты. Боялась, и все тут.

Но выяснилось это не сразу — вот что было ужасно. Сначала Халима, не чуя беды, ввязалась в это дело — подготовку к прыжкам. Она в самом деле хотела стать парашютисткой. Почему бы нет? Она отлично занималась легкой атлетикой, бегала, плавала. Не то чтобы рекордсменка, но не хуже других. И, когда стали записывать в кружок парашютизма, она записалась тоже.

И пошло, и пошло… Учили сперва на земле. Наука была нехитрая. Тебя усаживают на петлю, болтающуюся на крюке, вбитом в потолок. Ты сидишь в этой петле довольно высоко над полом и делаешь руками и ногами всякие движения. Руками надо регулировать падение, разбирая и подтягивая стропы сообразно направлению ветра, чтобы не сдуло с курса. Ноги следует согнуть в коленях, носки чтобы смотрели вниз, — это ослабит толчок при встрече с землей. Еще надо уметь быстро и ловко избавиться от парашюта при приземлении… Словом, там в воздухе столько работы, что некогда пугаться.

В воздухе! Доберись-ка до этого воздуха!

Начались прыжки с вышки.

— По-шел! — коротко и резко командует инструктор.

Но Халима ни с места!

Она чувствует, как дышит ей в затылок следующий по очереди. И только что плавно оттолкнулась ногами от площадки Нора Зурабова.

Халима ни с места.

Все внизу, в голубом мареве, вертится, плывет, грозится, страшит…

И от отчаяния, от слабости, от стыда… она делает шаг вперед.

— Я не могу прыгать… Не могу, я боюсь высоты, — плача, говорит она уже на земле.

— Но ты же прыгнула! — удивляется инструктор.

— С вышки. Я не прыгну с самолета.

Она боялась высоты. И, когда практикантов стали подымать на самолете для настоящих прыжков, Халима отказалась. Да, она отказалась прыгать. Не всем же…

Ей было стыдно перед подругами, но она ничего не могла с собой поделать. Она боялась высоты, и все тут!

И вообще Халима была не из тех решительных и бойких девушек, которых можно встретить в любом коллективе.

Решительной и бойкой была другая. Подруга Халимы, Нора. Вот эта — да! Нора прыгнула с самолета раз, другой и третий. И получила звание парашютистки-спортсменки. А Халима — нет. Что делать?

Это не помешало их дружбе. Они дружили с детства. Ходили в одну школу. И вместе кончили ее. Вместе стали учиться на медицинских сестер. И выучились.

Новенький диплом в красивом красном переплете с золотыми буквами лежал на столе перед Халимой. И такой же точно — перед Норой. Медицинская сестра! Это не шутка. Ведь еще два года назад они были школьницами!

Диплом на имя Норы Зурабовой попал в руки Нориной матери. Она бережно завернула его в целлофан, спрятала в шкаф и сказала дочери несколько слов о важности этой бумаги — диплома. Собственно, это была целая речь. И так как отца у Норы не было, а ее мать считала, что должна сказать и за отца, речь получилась довольно длинная. Нора, подавляя зевок, выслушала ее до конца.

Диплом Норы Зурабовой был спрятан.

Там, куда мать устроила ее работать, Нору знали и без диплома. Доктор Кафанов знал Нору с пеленок. Какие тут дипломы! Разве только для проформы. Доктор Кафанов годы работал бок о бок с Нориной мамой: прекрасная медицинская сестра мать Норы — Рано-апа! Надо помочь Рано-апа с дочкой. Немыслимо отпустить ее — Рано-апа никогда не согласится на это.

Диплом на имя Халимы Алимовой не был спрятан так далеко. Он лежал под рукой, в ящике стола. Ему оставалось там лежать совсем недолго. Халима уезжала. Диплом перекочевал в старый чемодан, стащенный с чердака.

На улице стояла обычная жара августовского полдня, умеряемая свежим ветром, дующим с гор. Горы подступают к городу. В ясную погоду далеко видна вся гряда. Она похожа на верблюжий караван, уходящий в марево пустыни где-то там, по ту сторону земли.

Халима знает, что даже до ближайшего горного кишлака надо долго ехать сначала автобусом по дороге, вьющейся по склонам, словно виноградная лоза, а потом еще верхом на лошади или на ишачке. А эти ишачки почему-то любят идти по самому краю пропасти. По самому-самому краю. Что делать человеку, который боится высоты?

Жара. В окно виден кусочек площади, затененный карагачами. Их пышные кроны — это целые шатры. В них ведут шумную и беспокойную жизнь птицы. Прохожие норовят задержаться под тенью деревьев. Мужчины — в белых костюмах, женщины — в белых платьях. Так одеваются здесь летом. И это придает городу нарядный вид.

Дальше — улица, опаленная зноем… Город велик, разнообразен, оживлен. День его длится долго, от первых криков молочниц до синкопов джаза у неоновой рекламы кино, до ночного всплеска весел на Комсомольском озере.

Халима любит свой город, его площади, его бульвары. Белым и розовым цветом дарят каштаны прохожего. Они, как добрые гиганты, стоят со свечами в мохнатых руках. Нежное летучее пламя их освещало всю жизнь Халимы. Ребенком она играла под зелеными сводами. Школьницей сидела здесь с книгой. И теперь она прощалась с ними.

Прощалась с теткой. Нет, Халима ничего не имела против нее. Ведь добрая женщина заменила ей отца и мать. Но уж очень, просто невыносимо взбалмошна Шарафат-апа! Как говорят по-русски, у нее семь пятниц на неделе.

То она душит Халиму в своих объятиях:

— Почему ты так бледна, мой тюльпан? Ты тонка, как рисовый корень! Нельзя сидеть все время над книгами. Сходи погуляй, мой цветок!

То она беспричинно сердится на Халиму:

— Видит бог, родную дочь я не смогла бы воспитать лучше. Я для тебя ничего не жалею. А ты все недовольна. Ты убегаешь из дому, словно за тобой гонится шайка басмачей!

— Чем же я недовольна? — удивляется Халима. — Я люблю вас, как любила бы мать.

— Нет, мой бутон, я вижу.

И Шарафат заливается слезами. Ее большие черные, все еще красивые глаза всегда на мокром месте.

Все это изрядно надоело Халиме. По правде сказать, она обманула тетку, начав учиться на медсестру. Тетка мечтала: