Баллада о сломанном носе

Никогда не смогу рассказать, что происходило на уроке. Мой мозг отправился в далекое путешествие и не возвращался до самого звонка. Мне нравится бездельничать на уроках, но из-за этого потом приходится попотеть с домашкой.

На следующем уроке предполагается репетиция праздника. Кто в ней не участвует, идет заниматься физрой. Я натягиваю кроссовки.

На перемене, после нескольких раундов бэнди и игры в пушечное ядро, я замечаю, как что-то изменилось. Такое ощущение, что я фосфоресцирую или у меня на лице появилась экзема. Несколько крутых парней приветственно кивают мне так, будто мы старые друзья.

Что-то произошло во время занятий физрой, и это явно не имеет никакого отношения к игре в пушечное ядро.

Я замечаю Аду. Она выглядит очень несчастной. Как будто сделала именно то, чего я просил ее не делать. Страх пронзает меня насквозь.

Мы входим в класс, и, когда я спрашиваю, как прошла репетиция, не взглянув на меня, Ада отвечает:

— Хорошо.

У Ады длинные темно-русые волосы и прямой, будто вычерченный по линейке, нос. Глаза карие, цвета кожаной сумки нашего учителя, а ее улыбка может растопить даже айсберг. Но сейчас это излучение надежно скрыто.

В класс входит учитель и тут же принимается говорить о концерте. Он совершенно поражен нашим «А» классом, где, оказывается, целое созвездие самых разнообразных творческих дарований. — Прекрасно, что записалось так много желающих принять участие в концерте, — говорит он и выдерживает небольшую паузу. — Я хочу сказать, что скромность — тоже добродетель. Мы все очень не уверены в своих способностях. Однако когда у человека талант, его не так-то легко скрыть. Талант — это особая сила. Рано или поздно он одолеет любые препятствия.

И снова пауза. Тут я понимаю, что учитель в упор смотрит на меня. И этот взгляд красноречивей всех его туповатых фраз.

— Барт, — продолжает учитель, — я очень хочу, чтобы ты спел на празднике.

Теперь все таращатся на меня. Я смотрю на Аду, которая уставилась в парту.

Понимаю, учитель хочет превосходной программы, чтобы все следующее полугодие согреваться в лучах ее славы. Остальные мечтают переплюнуть «бэшек».

В такой ситуации не соврать невозможно. Хорошо бы иметь заранее заготовленный ответ, чтобы опередить учительские рулады. Но…

— Э-э, — мямлю я, пытаясь выкрутиться, — э-э, вообще-то это не очень-то получится.

Честно говоря, я не дал себе труда заранее подумать о том, как поступить в таком случае. «Это не очень-то получится»? А что, собственно, я собираюсь делать? Спешу на аудиенцию с королем?

Учитель задумчиво уставился в потолок и продолжает:

— Я хочу… то есть мы хотим, чтобы твое выступление завершило программу. Ты поешь по-настоящему… Да, я под большим впечатлением, Барт.

Ада все еще рассматривает пятно на парте.

Должны же, наконец, прийти мне в голову волшебные слова, которые избавят меня от этого испытания!..

Череп трещит от мыслей. Мозг пытается найти синоним к слову «нет!». Оно вбирает в себя все, что я хочу сейчас сказать — громко, четко, с восклицательным знаком в конце.

— Я мог бы… выступить, — наконец выдавливаю я из себя.

— Прекрасно! Восхитительно, Барт! Я просто счастлив!

Любопытно, будет ли он так же счастлив, когда я запорю свое выступление и полностью загублю всю затею с концертом?

Дальше мы выслушиваем, какой у нас замечательный класс. И о том, что, хотя школа была основана в 1910 году и сам Эгиль проработал в ней всего три года, он точно знает, что это будет лучший концерт в школьных анналах. Во всяком случае, мы превзойдем «Б» класс!

Странно, но я не злюсь на Аду, хотя, по идее, должен был смертельно обидеться и прийти в ярость. Я даже больше раздражен собой — что не злюсь.

На перемене ко мне подходят люди, с которыми я едва ли когда-нибудь перекинулся хотя бы словом.

— Учитель поставил для всех твой диск, — сообщает мне Август, один из тех, кто чаще всего норовит пихнуть Бертрама. — Ну ты просто супер-крутан!

— Не уверен.

— Да «бэшки» просто отдыхают!

Почему всегда и во всем необходима конкуренция? Почему мы не можем просто постараться изо всех сил, надеясь, что публике понравится?

Подобные вопросы я задаю себе мысленно. Посмей я спросить об этом вслух, мне пришлось бы несладко.

Надо что-то срочно придумать, чтобы отмазаться от этого выступления в конце программы! Отговариваться тем, что я заболел или потерял голос, не годится. Лучше всего было бы, если бы меня похитили или госпитализировали, но такой поворот событий весьма сомнителен.

— Как ты думаешь, Барт, каков будет ответ? — стоя у доски, спрашивает учитель на следующем уроке.

— Э-э, — начинаю я, совершенно не представляя, о чем идет речь и какой сейчас урок. — Извините, но я ни о чем не могу думать, кроме предстоящего выступления, — сознаюсь я.

— Ладно, Барт. Хорошо. Продолжай. Спрошу кого-нибудь другого.

Вот что значит отправить себя в нокаут!

После урока я первым выхожу из класса.

Моя пятая глава

На лестнице у меня под ногами хрустнул шприц. От этого звука мурашки побежали по коже. Если бы я делал что-то очень гнусное и беззаконное, то спрятался бы где-нибудь, где меня никто не нашел бы. Но в нашем доме обитают те, кто так не думает, — поэтому в подъезде и хрустит под ногами. Я стою как вкопанный.

Немного окосевший тип спускается по ступенькам, и я прижимаюсь к стене, чтобы с ним не столкнуться.

Захлопываю за собой дверь. Мама смотрит телек.

— А вот и мой мальчик, — говорит она и машет, чтобы я подошел.

Ее объятия выдавливают из меня весь воздух. Мама — самая добрая на свете. И еще очень сильная. У меня теплеет на душе от этой мысли.

— Мне нужно делать домашку, — говорю я.

— Ты обязательно прославишься, я уверена.

— А если нет?

— А вот и да. Я знаю.

В дверь звонят. Но мы никого не ждем…

— Гейр, — кричит снаружи мужской голос. Не удивлюсь, если это именно его обладатель повстречался мне на лестнице. — Открывай, на хрен!

Ни меня, ни маму никогда не звали Гейр.

Мама идет к выходу и говорит через дверь:

— Вы ошиблись, Гейр тут не живет.

— Ну давай, Гейр.

— Здесь нет Гейра.

Тишина. Потом стук усиливается.

— Что ты с ним сделала? С Гейром?

Дверная коробка подозрительно вибрирует. Все двери в нашем доме не очень прочные и абсолютно одинаковые. Именно потому их легко перепутать, и бывает, что ночью кто-нибудь, возясь в темноте с ключами, недоумевает, почему вдруг они перестали подходить к замку. Такое, между прочим, и днем частенько случается.

— Никто ничего с Гейром не сделал. Он здесь не живет, — пытается объяснить мама.

— Гейр! Ты мне должен бабла! — вопит тип за дверью, продолжая в нее лупить.

Чтобы выломать дверь, не нужно быть силачом. Да и заглушить удары музыкой из плеера не получится. Надо заставить его угомониться.

Я подхожу к двери и громко говорю:

— Гейр умер.

Стук продолжается.

— Чего? Гейр умер? Ну, знаешь, я так и думал, уж слишком давно его не видел. Обалдеть, короче, я так и думал, блин. Ну, прости, короче, что лезу. Ты сын его, что ли?

— Э-э, да.

— Прости, слушай. Я не буду больше. Блин, как с батей-то твоим… короче… жалко-то как, а?

Он продолжает что-то говорить и говорить, но все тише, и вскоре уже не разобрать слов. Понятия не имею, кто такой этот Гейр, и совершенно не собираюсь становиться его сыном.

— Хитро придумал, — говорит мама и спрашивает, не хочу ли я пончик.

Оказывается, мама была в магазине и купила лимонад, чипсы и дюжину пончиков, но забыла принести обед.

— Хочешь, теперь я пойду в магазин? — предлагаю я. — Куплю сосисок или котлет, что-нибудь простое. Может, с картошкой?

— Сама схожу, Барт, — решает мама, — отличная идея.

Она продолжает смотреть телек, там показывают повтор какого-то реалити-шоу. Я уже надеваю ботинки, но, завязывая шнурки, останавливаюсь.