Крупная кость, или Моя борьба

Карловна меня и принимать не хотела. Из-за оценок в моей старой школе. Только по русскому и литературе «четыре», а все остальное «три».

Меня сначала взяли, а потом она меня к себе вызвала, смотрит так уничтожающе и говорит: «С такими оценками мы взять не можем».

Но наша учительница визуальной культуры все узнала, пошла и говорит: «Если вы не хотите брать человека, который единственный из всех новеньких написал приличное сочинение, то я вообще не понимаю, зачем работаю!» И потом еще что-то. В общем, как-то убедила. Хотя никто не понимает, как это могло выйти.

Разве что визуалка тоже ведьма. Это может быть: она вся такая длинная, худая, с печальным лошадиным лицом, на шее шарфик бирюзовый, на груди брошь в виде выключателя — вышагивает. И все ей дорогу уступают, стул подвигают и журнал подают.

И вот на одном уроке она и говорит:

— Спина должна быть прямой. Всегда прямой. Даже, если у вас в руках тяжелые пакеты. Шея не может быть втянута в плечи. Никогда. Если вы будете ходить, как ходят только очень красивые женщины, никому и в голову не придет, что вы не такая.

И еще так:

— Некрасивых людей почти нет. Красота внутри вас. Нужно только рассмотреть ее и правильно оформить. Ищите свой стиль, свой образ, прислушивайтесь к тому, кем вы себя ощущаете.

Ну, и всякое такое. Она у нас вообще-то культуру модерна преподает — это ее любимое. Но и современное искусство тоже. Мы у нее на выставки ходим и творческие работы делаем. Я ей однажды курицу сшила. Не милую курочку в перьях, а сырую. Розовую. Это было задание «сделать подарок с изюминкой». А один парень взял коробку, приклеил на дно изюминку, крышкой закрыл, бантом обвязал и так сдал.

Лошади очень понравилось. (Лошадь она у нас любя, если что).

Вот какая она. Ей-то легко говорить, сама худая, как жердь! Если бы я была такая, меня небось тоже остальное не волновало!

Но, в общем, информации получше все равно нигде не добудешь, а прямая спина тоже вещь неплохая. Выручает.

Была бы еще задница поменьше. Хоть немножко.

Так, о чем это я? А! Так я же говорю: главное, Карловне не попадаться. А то она и так уже куратору заявила, что я выгляжу вызывающе. Верблюд (ну тоже, тоже любя! Человек на верблюда похож — в хорошем смысле!) ей обещал со мной разъяснительную беседу провести. Тем более, что у меня джинсы по лампасам пуговицами обшиты, на мешке тряпица с несмывающейся надписью: «Не учите меня жить!» и еще тут так получилось, что я затылок побрила.

Хотела просто немного подровнять — у меня стрижка под мальчика. Денег на парикмахерскую не было. Я сама. Там виски и челку только. Пока маме зарплату дадут. А они (виски), проклятые, сначала один лучше другого, потом опять, только наоборот, а потом от них вообще ничего не осталось. Ужасающее зрелище. Хоть налысо брейся. Я поняла, что налысо и придется, другого выхода нет — и за бритву. Сбрила затылок, смотрю — вроде не так плохо вышло. Вроде и хорошо даже!

Осталось лицо тоном замазать, чтобы прыщи спрятать. И серьги новые надеть. Мне их наш единственный одноклассник подарил, он художником будет. Серьги черные, кожаные, в виде злых кошек.

Сашки у самого на груди Всевидящее око на шнурке и под ним еще семь маленьких всевидящих глазиков. Но ему бояться нечего. Его Карловна любит. Тем более, у него только Око. Остальное — нормальный костюм черный и джемпер с горлом. Чего ему бояться? Ему никто ничего не сделает даже, когда он вообще на уроках не появляется. Потому что все знают, что он или в музее, или на выставке, или у себя дома чего-нибудь мастерит. И даже, если он улицам болтается, все равно что-то там ищет, изучает. Творческая личность.

Он эти серьги сделал после того, как мы по крышам в Старом Городе гуляли. Там флюгеры. Два-три из в виде черных кошек, вот и серьги. Творческая работа, между прочим. Сашка высший балл за них получил и мне подарил.

Кажется, теперь более или менее понятно, как я выгляжу.

Глава шестая. Лошадь не хочет меня видеть

Полгода я надеялась, что моя крупная кость усядется по размеру джинсов. Но она и не подумала это сделать. Она еще крупнее стала. Голодовок было еще не то две, не то три — все без толку. Во время последней, как прокомментировал наш единственный одноклассник, у меня здорово похудел нос. И еще косточки на запястьях.

Я коварнее этих косточек ничего в жизни не видела. Посмотришь — кажется, это худые руки умирающего голодной смертью человека. Но уже к локтю невооруженным глазом виден увесистый человек. У меня рост сто семьдесят три с половиной, а вес то семьдесят шесть, то семьдесят восемь. Я когда весы увидела, чуть не умерла. Надеялась, что от горя заболею, за время болезни захирею и верну человеческие размеры.

Не тут-то было.

— Helen, you look fine! — заявила англичанка, когда я появилась на уроке после двухнедельного отсуствия. — Are you shure you were sick?

— I’m shure, Анна Исааковна, — говорю. — I just always look good, when I… когда чувствую себя плохо. Это я выспалась просто.

— Tell us about your latest two week. What did you doing?

— Ну, ай, ай воз ат май хоум. Ай’м ридинг, ай’м уотч тиви…

— OK. Could you tell something about books you are read?

Ну да. Я давно уже не читаю. Я пишу. Дневник. И не ждите, что я буду о нем рассказывать. О нем никто не знает. Он висит на веревке за шкафом.

Надо собраться с силами и рассказать что-нибудь простое. Я же раньше много читала, я не могу ничего не помнить!

Я говорю про «Двенадцать стульев». Быстренько добавляю, что это моя любимая книга. И дальше пробую пересказать содержание.

Если бы мне удалось сделать это по-английски и не ошибиться в каждой фразе, англичанка простила бы все. А я бе, ме, запуталась в формах глаголов, струсила, что ляпну не то, запиналась, сбивалась на русский и вообще.

— Well, — у англичанки такое лицо, что можно подумать, она раздавила муху.

— What did you do besides this?

— Бисайд букс? Ай’м…. ай’м финкинг.

— You thinking? It’s great. Tell us about your thoughts.

— Ай, ай финкинг абаут… май лайф.

— And?

Стою, как дура, молчу. Весь класс сочувственно показывает руками: давай, мол, говори. А я не могу.

— I see, — говорит англичанка с усталым лицом и таким тоном, что хочется уйти в пустыню и там погибнуть. — I think you pay too much attention to your own person, Helene. Sit down, please. Please start working.

Лицо ее, красивое, но слишком подвижное, как у мартышки, остается не то усталым, не то брезгливым. Я ее раздражаю. Да я саму-то себя раздражаю. Но что делать? Что делать-то мне? Как жить с такими героическими пропорциями? Самые здоровенные мальчики тоньше меня в талии. Тем более, где их взять, кругом одни недомерки.

Вот только не надо меня утешать, что мальчики в театр приглашают! Во-первых, это один мальчик, а во-вторых, это не тот мальчик! Второй мальчик — тоже не то. Этим художникам вообще только и нужно что драм и безнадежных воздыханий — у них вдохновение от этого.

Я как-то папе сказала, что мальчик один, Леша из 11В. Папа на это спросил, сколько мальчиков мне нужно. Я подумала и честно ответила, что человек десять, наверное, хватило бы. Так хоть выбрать можно.

И не надо мне напоминать, что еще там кто-то ходил Лошадь за меня просить, чтобы условно до экзамена допустила. Это подруги одной грейпфрут. Он ко мне никакого отношения не имеет. Просто его Лошадь любит и вообще он большой нахал.

Боже, испортить отношения с Лошадью! Так только я умею. Как я дошла до такой жизни, а? Ничего же сложного у нее нет, как я добилась всего этого? Я не понимаю, чего она хочет. Я вообще никого не могу слушать дольше десяти минут — мысли уплывают. Я и на урок-то прийти не в состоянии, потому что как бы можно не ходить, а потом так ужасно не хочется, что и сам себя не заставишь.

Я брожу везде и мечтаю. Я давно уже ничего не читаю, редко хожу в кино, только два раза в неделю бываю в нашей театральной студии, где тоже думаю только о том, какой громоздкой мебелью выгляжу рядом с остальными. Даже на фестивалях, где мы берем первые места, у меня все равно депрессия, когда у людей праздник.