Мы идём к Луне

— Отпусти ее! — кричал охотник. — Ей же больно. Стой! Отпусти, дурак!

Но белый пират не слышал. Все выше забирая над болотом, он неторопливо, лениво даже улетал в сторону леса.

И тут только охотник вспомнил об оружии. Пах-пах-пах-пах! — отчаянная длинная очередь. — Пах-пах!

Но где там!

Лунь неспешно летел к лесу, и было видно, что в когтях у него живая птица. И головку с хохолком было видно, и хвост, только вместо крыльев торчали в стороны поломанные, растрепанные перышки…

Выстрелы гремели над Кабаньим болотом, но белый пират удалялся со своей добычей, не обращая внимания. Охотник выхватил револьвер-автомат — одна длинная очередь, другая, стволы нагрелись, на Кабаньем болоте запахло порохом, но все напрасно…

В конце концов он отбросил оружие, сел прямо в снег и… заплакал.

— Ей же больно, — повторял он. — Она же маленькая, а он ее схватил. Злой, противный, лупастый хватала.

— Поздно, ничем мы больше не поможем, — сказал отец. — Для нее все кончено.

— Что кончено? Куда он ее несет?

— В лес. Сядет на дерево и… позавтракает.

— Позавтракает свиристелью? Живая птица — завтрак?

— Что делать? Лунь — охотник, а свиристель — его добыча. И тут ничего не сделаешь.

— А это правильно, что он большой, а она маленькая? Он неправильный охотник: нападает, кто маленький. Пусть бы напал на такого же когтистого луня и дрался, раз ему, дураку, охота драться.

— Он нападает не драться, а потому что голодный. Кстати, убивает он не всех. Кто ленивый, кто плохо летает, в общем, кто раззява и забыл, что на свете есть лунь.

— А кому он нужен, твой лунь? Жадный хватала!

— Нужен. Хоть он и лупастый хватала. А то бы стало худо для самих птиц и зверушек. Они бы разучились хорошо бегать и летать. Даже петь разучились бы. И стали бы некрасивые, ленивые, хворые. Ты заметил, что лунь схватил не самую быструю свиристель? Самые быстрые улетели, а в когти ему попала беспечная лентяйка.

— Она не лентяйка. Она испугалась.

— Испугалась, растерялась, за это и поплатилась жизнью. Одного не пойму: зима, а лунь еще не отлетел на юг? И как белый лунь оказался в лесу? Он степной, луговой хищник, а не лесной…

— Сорок градусов северо-северо-восток, — все еще всхлипывая, скомандовал охотник. — Ориентир — дальний угол болота Кабанья голова.

По карте через два перехода они должны были выйти на лесную избушку. А дальше рукой подать до Березового лога.

Лесная избушка

Она чернела в глубине оврага, старая-престарая избушка с высокой черной трубой. Это было даже смешно: избушка покосилась, съехала набок, будто на нее сапогом наступили и почти раздавили, а труба посреди крыши стояла бодро, как солдат на часах.

Земляная крыша поросла травой, дверь на одной петле, бревна вылезли и торчали, как попало, но избушка все равно стояла и смотрела в овраг единственным глазом-оконцем. С крыши свешивалась сухая трава и висела, как непри-бранные старушечьи волосы. Под дверь тянулись чьи-то маленькие следы-строчки. Кто-то там жил.

— Я зайду один, — сказал охотник отцу. — Ты меня подожди.

Он потянул за ремешок, дверь сердито проскрипела ржавой петлей. Остро пахнуло тленом, дымом, но охотник решительно шагнул в темноту. Когда дверь захлопнулась за его спиной, он долго ничего не видел, стоял, боясь пошевелиться. Он сам не знал, чего боялся. Казалось, кто-то протянет длинную костлявую руку, схватит, утащит… Или вдруг спросит: «Зачем п-р-ришел? Кто такой?»

Но никто не схватил и ничего не спросил. Постояв немного, охотник вежливо сказал:

— Здравствуйте!

Потом, кашлянув, повторил громче. Темнота не ответила. Только прошелестело что-то в дальнем углу. И снова тишина.

Темнота дышала на охотника сыростью, дымом и… крепким запахом сапожного крема. Будто целый полк солдат чистил тут сапоги. Пахло едуче, остро, хотелось чихнуть, но он боялся в темноте чихать.

В оконце пробилась тусклая полоска света, и, когда глаза привыкли, он разглядел посреди избушки что-то ребристое, с беззубым провалившимся ртом. Это было похоже на печь. Черная от сажи, она занимала почти всю избушку. Кто и что варил в этой большущей печи?

Когда вошел отец, охотник спросил:

— Чем это пахнет так… едуче? Апчхи!

— Будь здоров! — сказал отец и пояснил: — Это дегтем пахнет. Тут деготь гнали.

С потолка свешивалась сажа, она лохматилась по бокам печи, висела на стенах. Все в избушке было прокопченное: щербатая лавка, изрубленный пень-чурбан, даже земляной пол был угольно-черный. От него тоже пахло загашенным костром и сапожным кремом.

— Деготь? А зачем он?

— Дегтем смазывали колеса у телеги.

— Телега — это ранешная автомашина? Ранешннй мотоцикл?

— Нет, телега — это телега. Она без мотора. В старое время в нее запрягали коней. Они работали.

— А когда это было?

— Что было?

— Ну, старое время. Когда у всех были кони? И телеги?

— Очень давно. Тогда жили на свете совсем другие люди — наши прапрадедушки. Так давно, что нашего города еще не было, а вон та большая сосна была тоненькая, как травинка.

— А где я был в старое время?

— Ты? Тебя еще не было.

Как же не было. Было небо, и сосны были, и ветер шумел, и жуки летали, а его не было-!

— Совсем-совсем не было?

— Ну, может быть, только начинался… в каком-нибудь моем дедушке или прадедушке…

Так бы и сказал: был маленький. Как пылинка. Только начинался. Очень, очень давно начинался и был совсем малюсенький, а потом родился… И вот уже большой. Все видит и слышит. Вон старая большая сосна. Вон сорока полетела. Вон хвоинка покружилась в воздухе, упала, воткнулась в снег, и торчат два остреньких шильца.

И слышит, как пахнет дегтем, который гнал тут когда-то в старое-старое время старичок-дегтевар в войлочной шляпе.

У Лунной горы

Он сразу узнал Лунную гору: вот они старые сосны. Это из-за них весной всходила Большая Серебряная луна. Касаясь одним краем горы, она затопила весь Березовый лог потоками света, а по земле протянулись длинные черные тени.

— Лагерь разобьем на той стороне, — сказал начальник экспедиции. — Чтобы ближе. Ждать будем там.

— Чего ждать? — удивился носильщик.

Ну вот, все надо объяснять! Ведь их Большая Серебряная луна всходит вечером. И весной она всходила вечером, уже горели звезды. Он это помнит, что было совсем темно, на небе горели звезды, а отец все забыл. Взрослые такие забывчивые и ужасно непонятливые. Вот если бы Таня Огородникова, она поняла бы сразу — КОГО ждать.

Под старым осокорем разожгли костер, сварили лесной чай с шиповником. Сумерки синей мглой заполнили Березовый лог, дятел долбил в стороне.

— Я ухожу, — сказал он отцу. — А ты оставайся в лагере.

— Есть оставаться, — ответил отец. — А ты надолго?

— Не знаю.

Он, действительно, не знал, скоро ли вернется.

— Темно, идет снег, — сказал отец. — Разве в ночном походе тебе не нужен носильщик?

— Нет, я пойду один, а ты оставайся в лагере. Пей чай и не ищи меня, а то все погибнет. Не обижайся…

Начальник экспедиции надел лыжи, решительно закинул за спину ружье л шагнул в темноту. Отец видел, как его фигурка в капюшоне, похожем на буденновский шлем, исчезла в чаще. Скрипнули лыжи, шевельнулась ветка, охотник скрылся в серой завесе редкого снегопада.

Шел снег, охотник чутко ловил каждый шорох. Вдруг что-то мелькнуло в тальнике и бесшумно исчезло под обрывом. Лишь качнулась ветка и — ничего. Кто это? Птица или зверь?

Он осторожно приблизился к кусту. Никого. Лишь какие-то полоски на снегу. Коротенькие полоски — одна, две, три, — и все указывают в одну сторону! Кто-то прочертил их на снегу, промелькнул и исчез под обрывом!

А не знак ли это ему? Тайный знак, куда идти. Ну да, это знак — все полоски указывали строго в одном направлении — в сторону Росянки. Кто-то только что был здесь.