Роль, заметная на экране

— Прекрасно! — похвалила нас Анна Николаевна. — Теперь подними ее над головой.

Я вытянулась в струнку, и Анвер вскинул меня, но вдруг, расхохотавшись, сел на площадку, с размаху плюхнув меня к себе на колени. Я хоть и испугалась, но, взглянув на его заразительно смеющееся лицо, тоже не могла удержаться от смеха.

Мы хохотали как сумасшедшие, не в состоянии подняться с места, Глядя на нас, начали смеяться и все присутствующие, хотя так же ничего не понимали, как и я.

Анна Николаевна сначала тоже улыбалась, но потом нахмурилась:

— В чем дело? Вы что, взбесились?

— Ох! — хохотал Анвер. — Я подумал, что могу сейчас занять неплохое место по поднятию тяжестей… Вместо танцев только и делаю, что поднимаю невесту, как штангу на соревнованиях. Второй месяц на себе таскаю!

— Прекратите этот балаган! — вскочив, крикнула Анна Николаевна. — Где директор группы?

Директор группы, конечно, отсутствовал, и мы с Анвером, взглянув друг на друга и угадав общее мнение о директоре, уже не могли не смеяться. Это было ужасно глупо, но не могли остановиться.

— Евгений Данилович! Вы что же, так и будете спокойно смотреть на это? — со слезами на глазах спросила Анна Николаевна.

Удивленный и осуждающий взгляд Вадима несколько отрезвил меня.

— Анвер, погоди, — сказала я, пытаясь подняться. — Ну перестань же…

— Ребята, хватит! — строго сказал Евгений Данилович, хотя глаза его все еще смеялись. — Вставайте, и сейчас все вместе будем думать, как разнообразить ваши танцы.

— Что? Вместе думать? — холодно спросила Анна Николаевна. Слёзы на ее глазах тотчас же высохли. — Да кто здесь понимает?..

Я невольно перевела взгляд на Венеру. Она сидела на раскладушке, спокойно скрестив ноги в балетных туфлях, которые так и остались на ней после съемки. Ее спокойные глаза слегка прищурились, и на лице ничего нельзя было прочесть.

— Я семнадцать лет назад создала этот балет! — воскликнула Анна Николаевна. — И вот дождалась благодарности! Оказывается, меня имеют право осмеивать дети, едва окончившие школу…

Она остановила гневный взгляд на мне и с досадой отвернулась. Она была права. Мы с Анвером вели себя глупо. Я сама не понимала, как случилось, что я, обещав ей помощь и желая сдержать свое слово, вдруг оказалась с теми, кто всегда шел против нее.

— Ну хорошо, — холодно сказал Евгений Данилович. — Я не авторитетен в балетной технике… Все же объясните, почему в «Легенде о курае» на сцене танцуют много лучше, чем у нас на съемках…

— Вы рассуждаете, как профан, — прервала его речь Анна Николаевна. — Давно прошло то время, когда в балете удовлетворялись одними сложными танцами. Новаторы балетной сцены уже не могут мириться с устаревшими требованиями…

— Но если останутся одни пантомимы, поддержки, для чего же нужны мы, балерины? — спросила вдруг Венера, не меняя своей спокойной позы и спокойного выражения лица.

— Вы не о том говорите, Венерочка! — примирительно улыбнулась Анна Николаевна, усевшись в своем любимом алюминиевом кресле. — В кино совсем другие эффекты.

— На экране есть возможность показать все более широко и красочно, но никакие киноэффекты не могут заменить танцев, — сердито сказал Евгений Данилович. — Представьте себе, что, снимая оперу, я на фоне прекрасных декораций вместо пения Козловского удовлетворился бы собственным голосом, которому еще никто не позавидовал…

— Новаторы балетной сцены… — резко сказала Анна Николаевна.

Венера поднялась с раскладушки и легким прыжком вскочила на искусственную скалу. Приближаясь к Анне Николаевне, она заговорила:

— Это не новаторство, когда отбрасывают основу балета — высокую танцевальную технику. Психологические задачи должны обогащать танец, а не убивать его. Мы же здесь, — она кивнула в сторону кордебалета, — все танцуем скучно и однообразно!

— Ну, милая моя! — опять вскочив, воскликнула Анна Николаевна. — Вы постоянно всем недовольны. Вы просто сводите счеты за то, что вашу роль отдали другой балерине!

— Я? — остановившись, удивленно спросила Венера.

Она беспомощно оглянулась на всех присутствующих, невольно задержала взгляд на мне и сказала еще удивленнее:

— Свожу счеты?

Первым моим желанием было сказать, что это неправда, сказать, как помогала она мне на дорожке невесты. Я даже сделала шаг к Анне Николаевне. Потом остановилась и опустила голову. Ради ее матери, которая и мне стала матерью, я не сказала ни слова, но смотрела на нее с таким же раздражением, как и все.

— Да! — воскликнула она со слезами на глазах. — Вы своими капризами мешаете всем. Вы настраиваете и других против меня и киногруппы.

— Опомнитесь! — схватил ее за плечи Евгений Данилович и посадил на стул. — Как вам не совестно?

Венера все еще ловила воздух ртом, как вытащенная местными рыболовами плотва.

В глазах нашего сдержанного режиссера запылали такие огни, что он сделался похожим уже не на овчарку, а на волка.

— Анна Николаевна, — сказал он глухо, — я буду принужден отстранить вас от работы, если вы сейчас же не попросите извинения…

Венера, сжав руками свое горло и будто что-то проглотив, сказала:

— Не надо, Евгений Данилович! Я надеюсь, что больше никто так не думает! Я не могу…

Она спрыгнула с настила и побежала по дороге прямо в балетных туфлях. Потом, опомнившись, вернулась, схватила свои босоножки и халат, но не надела их, а держа в руках, торопливо пошла к лесу, за которым стоял наш «Батыр».

Я тоже безуспешно ловила воздух ртом, глядя ей вслед.

— Раечка, что с вами? — спросил Вадим, беря меня под руку. — Успокойтесь хоть вы.

Усаживая меня на раскладушке, где только что сидела Венера, он сказал:

— Это ужасно! Анна Николаевна проявила такую непростительную горячность.

Взглянув на нее и увидев, как, захлебываясь от рыданий, она пытается что-то объяснить Евгению Даниловичу, я сердито заметила:

— Всегда сначала набросится, а потом сама же плачет. Ее в нашем театре чумой прозвали за этот ужасный характер.

— Да, характер горячий, — согласился Вадим. — Удивительное сочетание с ее добротой!

Я высвободила свою руку и сказала:

— Она поступает несправедливо…

Он с упреком заглянул мне в лицо:

— А разве справедливо, что вы не хотите понять, как ей тяжело? Она нервничает и потому делает ошибки. У меня это вызывает сочувствие… Как же вы, Раечка, испытав на себе ее доброту, до сих пор не оценили широту этой натуры!

Мне нечего было возразить. Я действительно не понимала Анну Николаевну. А до благородства Вадима мне тоже было далеко. У меня даже не появилось чувства жалости к ней. Отвернувшись, я растерянно смотрела, как Анвер, с покрасневшим от злобы лицом, крутит свои великолепные пируэты на дальнем углу площадки. Что же, он имел право сердиться, ему не пришлось есть хлеб в ее доме, он не знал, как горьки ее неудачи для самого родного мне человека. Что-то защемило в моем сердце, и я виновато взглянула на Вадима.

— Мне не пришло в голову…

— Венера! Венера! — раздался громкий голос Анны Николаевны. — Господи! Зачем вы ее отпустили?

Мы с Вадимом от неожиданности вскочили. Анна Николаевна порывисто обняла нашего режиссера.

— Да, вы правы! Я виновата перед всеми и у всех прошу извинения… И перед Венерой немедленно извинюсь!..

Присутствующие онемели от удивления и не успели ничего ответить, а она уже быстрыми шагами направилась по дороге к пароходу.

Евгений Данилович кинулся за ней следом и привел обратно.

— Копылевский, прошу, объясните там, на «Батыре», — сказал он. — Анна Николаевна потом принесет извинения лично. «Камыши» могут быть свободны до завтра.

— Я же говорил, что это секундная вспышка! — улыбнулся мне Вадим и шагнул к дороге.

Ему преградила путь Лена.

— Евгений Данилович, разрешите, лучше я… Надо все-таки принять меры!

Секунду они молча смотрели друг на друга. Потом Лена повернулась и побежала к «Батыру».

Я снова села. Меня будто несло куда-то волной, и я уже не могла трезво оценивать, что к чему и для чего нужно.