Девочка из легенды

Только пусть уж лучше не догадывается!.. Ефимов! Герой! И вдруг рядом с ним жалкая босоногая Женька, которую каждый год с позором сажают за первую парту… Жалкая девчонка, которая торгует на базаре помидорами и яйцами, и которой ой как еще далеко до того самого Димки…

Внезапно захрипели, заворчали за стеной часы, собираясь бить. Женька вздрогнула от неожиданности. Но часы бить не стали, похрипели, поворчали и остановились совсем. В комнате наступила какая-то тревожная, настороженная тишина словно кто-то ждал чего-то от Женьки. Женька зябко поежилась…

Никто ничего не ждал. Это Женька сама от себя ждала чего-то — шкатулка, оставленная Лидой, стояла прямо перед ней, на тумбочке. Крышка прихлопнулась неплотно — щелка.

Женька протянула руку, отдернула. Снова протянула. Крышка откинулась легко и бесшумно. Зато сосульки, лежащие сверху, тревожно зазвенели, когда Женька вытаскивала из-под них фотографию.

Вот она. Точно такая же, как та, что хранится у Женьки. Только не такая затрепанная. Берегли.

Женька не сразу взглянула на отца, — она долго смотрела поверх его головы на белую каемку по краю фотографии. А потом взглянула.

Он смотрел на нее прямо, в упор.

Женька чуть отодвинула фотографию в сторону, но он все равно не отвел взгляда.

«Я знаю, почему, — подумала Женька. — Когда его снимали, он смотрел в фотоаппарат. И поэтому теперь, куда бы я ни отодвигала фотографию, он все равно будет на меня смотреть».

Он смотрел на Женьку, чуть приподняв брови и чуть улыбаясь. Только сомкнутые губы молчали.

«Эх, ты! — шепотом сказала ему Женька. — Эх, ты! Помер и не узнал, что у тебя родилась я. И не Димка вовсе. А я. Женька».

Затаив дыхание, она бережно положила фотографию в шкатулку под тревожные, снова всполошившиеся сосульки. Ее рука встретила ласковый холодок отцовских часов.

Женька взяла их, приложила к уху. Прислушалась.

Стоят. Мертвые.

Лида, не торопясь, шагала к школе по пыльной низенькой улице. Улицу нельзя было назвать ни широкой, ни узкой, — она была именно низенькой, только кое-где дома в два этажа, остальные — одноэтажные.

Лида нарочно вышла из дома пораньше. Ей не один раз за свою жизнь приходилось переходить в новую школу, даже в середине года, она привыкла к этому и на новом месте осваивалась быстро. Но всегда было очень и очень неприятно входить впервые в класс в тот момент, когда там уже собрались школьники. Так и идешь между рядами парт под любопытными взглядами в полной тишине. Уж лучше прийти первой и сесть незаметно куда-нибудь на последнюю парту…

В первые дни сентября Лиде почему-то всегда вспоминалась весна. Наверно, потому, что по-весеннему празднично в школе: много цветов, распахнуты окна, пахнет свежей краской. И хоть кроны деревьев стали прозрачными и пожелтели, а по утрам, когда идешь в школу, совсем не весенний холодок пощипывает голые ноги, но небо все равно еще голубое, ослепительно голубое — даже странно. Отчего это оно такое осенью?

И на этот раз Лиде вспомнилась весна, хотя накрапывал дождик, а школа встретила ее не цветами и не распахнутыми окнами, а сердитым окриком у дверей:

— Это куда?..

И грозная швабра-пика преградила Лиде дорогу.

— В школу, — растерянно пролепетала Лида, попятившись.

— Знаем! — многозначительно произнесла обладательница швабры-пики, сердитая нянечка в сером халате. — Знаем! Каждый год кто-нибудь пораньше норовит проскочить! Знаем-знаем!

— Я не каждый год! — обиженно воскликнула Лида. — Я новенькая!

Грозный страж у дверей сразу растаял, а пика превратилась в волшебный жезл, который покланялся-покланялся перед Лидой и уступил ей дорогу.

— А, новенькая. Ну, проходи тогда.

Лида на цыпочках прошла через застекленный вестибюль в коридор. Слева — двери, справа — подоконники с деревянными лесенками, на которых ступеньками выстроились цветочные горшки — как и во всех школах.

Дверь с табличкой 7-й «Б» Лида отыскала сразу, тут же, на первом этаже. Дверь не просто заскрипела, когда Лида потянула ее за ручку, а сердито и недовольно крякнула: «Это куда-а?»

— Я новенькая, — шепотом сказала ей Лида, и дверь закрывшись за Лидиной спиной, уже не крякала больше, а тихонько, очень вежливо и виновато пропищала что-то.

Класс как класс — справа три огромных окна, слева — шкаф, вделанный в стенную нишу. Из такого же в точности шкафа в старом Лидином классе выудили на уроке истории Игоря Бутырева, первого подсказчика. На доске — старые царапины. Все, как в старой Лидиной школе. И осваиваться-то не придется!

Лида швырнула портфель на последнюю парту и бухнулась на скамью. Интересно, кто будет ее соседом? Только бы уж не Шлепкина. И только бы уж не Женька! Шлепкину Лида просто не любила, а про Женьку и думать не хотела. Злюка!

Лидин взгляд упал на географическую карту, висящую на стене рядом с доской. На изгибе извилистой ленточки Волги чернел маленький кружок-город, откуда они уехали недавно. Сразу вспомнились старые школьные друзья, и Лида задумалась.

Очнуться ее заставил странный шум за дверью. Где-то в конце коридора раздался оглушительный топот нескольких десятков ног, словно стадо слонов бежало по школьному коридору… Ближе, ближе…

«Ой, — испуганно подумала Лида. — Это они сюда! Сейчас ворвутся!»

Дверь, сердито крякнув, распахнулась, но никто не ворвался, потому что в дверях сразу застряли Шлепкина и еще два каких-то мальчишки. У Шлепкиной вместо бидончика в руке был портфель. Она взмахивала им и пищала:

— Ой-ой! Держите Петрова! Он без очереди!

— Какая там еще очередь! — отозвался маленький и тощий Петров, накрепко прижатый Шлепкиной к дверному косяку. — Сама ты без очереди!

— Не давите!

— Не кричите! А то услышат!

— Выгонят!

— Не давите!

— Ой, придавили-и!

Наконец те, кто был сзади, надавили на Шлепкину, и все ворвались в класс. Это был горластый стремительный вихрь. Он налетел, смел с парты и отшвырнул к стенке сначала Лидин портфель, затем саму Лиду, и, лишь когда все задние парты, в том числе и Лидина оказались занятыми, утих.

Стало, пожалуй, даже чересчур тихо.

— Гм… — раздался, наконец, чей-то озабоченный голос. — Так дело не оставят!

— Конечно, не оставят! — раздалось с разных концов класса еще несколько голосов. — Конечно, не оставят!

И тут Лида, все еще стоящая у стены с портфелем, прижатым к груди, увидела, что все, как один, смотрят на первую парту возле учительского стола, оставшуюся незанятой.

— Не оставят! — сокрушенно повторил еще кто-то.

Но тут раздался бодрый голос Шлепкиной:

— И чего вы переживаете! Все равно туда Женьку Долинину посадят.

— А рядом?

— Так Николашу же!

— Не посалит его туда Вера Петровна! — возразил щупленький Петров. — Знаете, как он за лето вырос! Всю доску спиной закроет! Я уж в уме прикидывал!

— Ну чего вы переживаете! — не унималась Шлепкина. — Томина туда сядет! У нее зрение плохое!

— Почему плохое? — запротестовала Томина. — Откуда плохое? У меня хорошее!

— Ведь ты глаза таращишь, — не унималась Шлепкина. — Ведь таращишь? Ты же абсолютно ничего не видишь! А если видишь, так не беда! Петров туда сядет! Он маленький!

Поднялся страшный гвалт. Кто-то грозил Шлепкиной, кто-то ее защищал. Шлепкина пискнула «ой, убьют» и полезла под парту. И уже оттуда, из-под парты, еще раз посоветовала не переживать, потому что на первую парту все равно сядет новенькая.

И тут все повернулись к Лиде. Все смотрели на нее с явным и дружным неодобрением.

— О-о! — протянул кто-то зловеще. — Она раньше всех пролезла!

— Хитрая!

— Выскочка!

— И на самое хорошее место села! Это я ее оттуда спихнул.

— Чур, моя! — решительно сказала Шлепкина, вылезая из-под парты. — Чур, моя! Я первая ее увидела. Еще когда она приехала. Она у Женьки Долининой живет. Чур, моя!

Она подскочила к Лиде и, взяв ее за плечи, подпихнула к первой парте.