И вдруг раздался звонок

Тетушка Марго остановилась у закрытой створки с девочкой на руках. Шарика изумленно разглядывала дверь. На ней была вырезана целая куча сердец, а в каждом сердце какие-то знаки. Если бы тетушка Марго не понесла Шарику дальше, она, может, так бы все и глядела на дверь, потому что такая дверь никогда не наскучит.

Они пересекли квадратный двор. Тетушка Марго важно шествовала, высоко подняв голову и прижав к себе Шарику. Девочка едва успевала поворачиваться. В углу двора на солнышке грелись три кошки. Из открытого окна кто-то сказал:

— С самого утра гуляют!

Какой-то чумазый мальчишка выскочил из-за угла, догнал тетушку Марго и дернул ее за юбку.

— Платье Панни стоило шестьсот форинтов, — выпалил он и умчался.

В том же углу, где грелись кошки, трое мужчин в черных костюмах курили сигареты. Все трое что-то закричали тетушке Марго, а что именно, понять было нельзя, так как кричали все сразу.

Потом из другого окна кто-то крикнул:

— Марго! — и замолчал.

У двери, распахнутой настежь, сидели дети и что-то жевали. Вероятно, это было очень вкусно, потому что они даже не шевельнулись, когда тетушка Марго с Шарикой прошествовали мимо них. Прежде чем они вошли в дом, переступив порог распахнутой двери, Шарика подняла голову. Кругом на перилах висела одежда и разные тряпки. Как раз над ними колыхалось желтое одеяло.

Шарике понравилось, что здесь одеяло держат на перилах. "По крайней мере, не мучают постоянно детей, не укрывают их без конца", — подумала она.

Потом они куда-то вошли.

Шари не сразу поняла, куда именно. От обилия пара она почти ничего не видела, но потом все-таки разглядела, что они с тетушкой Марго стоят в кухне. Пар шел в основном от плиты, а так же от старой женщины в синем шелковом платке, которая пригласила их пройти в комнату, где Шарика тотчас заметила Густи Бубу.

— Дядя Густи! — закричала она и протянула к нему обе руки.

Тонкий радостный голосок Шарики перекрыл громкий галдеж. На мгновение наступила тишина, все повернулись к тетушке Марго и маленькой девочке.

В комнате было человек двадцать. Гости сидели за сдвинутыми накрытыми столами. Услышав голос Шарики, они подняли головы. Затем снова начался галдеж, но Шарика уже сидела на руках Густи. Тетушка Марго не очень охотно отдала Шарику Густи. Скорее всего, потому, что среди гостей увидела собственного сына, и эта нежданная встреча целиком поглотила ее внимание. Она уставилась на сына, который, положив локоть в пустую супную тарелку, не сводил глаз с какой-то смеющейся девушки. Тетушке поведение ее отпрыска явно не понравилось, потому что она сразу закричала:

— Лайош, хочешь оплеуху?

Что за вопрос? Лайош, разумеется, не хотел оплеухи, поэтому, услышав голос матери, поспешил испариться.

— Ты ушел с работы? — крикнула ему вслед тетушка Марго.

Вопрос этот был еще более праздным, чем предыдущий, потому что если бедняга Лайош находился у Густи, следовательно, он никак не мог в этот момент быть на работе.

Больше тетушка Марго вопросов не задавала, так как Лайош выскользнул из комнаты. А Шарике было не до тетушки Марго и ее Лайоша. Ведь сам Густи посадил ее себе на колени, и Панни, сидевшая рядом с ним, сняла с шеи бусы и повесила их на Шарику.

А потом начались всякие чудеса. Для тетушки Марго самым удивительным было то, что, когда женщина в синем шелковом платке принесла из кухни Шарике тарелку куриного супа, девочка вычерпала его до последней капли. Даже печенку куриную съела, потому что женщина в синем шелковом платке сказала: куриная печенка придает сил.

Для Шарики чудеса начались, когда Густи со своих колен пересадил ее на колени Панни. Именно тогда Панни повесила свои красивые бусы ей на шею, а Густи громко крикнул, заглушая галдящих гостей:

— Эй, так что же мы не веселимся!

Несколько человек с красными, блестящими лицами встали позади Густи, достали откуда-то скрипки, склонились над ними и заиграли почти так же прекрасно, как Густи, когда играл Шарике у нее дома.

Густи стукнул кулаком по столу. Все вздрогнули, даже Панни, потому что удар Густи был сильным и винные бокалы на столе зазвенели. Все испугались, кроме Шарики. Она очень смеялась, глядя, как танцуют бокалы. Ей хотелось, чтобы Густи еще раз стукнул по столу, но он крикнул:

— Сейчас я заказываю! Сыграйте-ка… — И Густи громко запел.

Скрипачи с красными, блестящими лицами повиновались ему: они играли, что приказывал им Густи. А он запел так громко, что из кухни прибежала старая женщина в синем шелковом платке, остановилась, оперлась о косяк двери и с восхищением любовалась Густи. Панни пела вместе с ним, кое-кто из гостей подпевал, другие повскакали с мест и закружились в пляске на том крошечном пространстве, которое не было заставлено столами.

Вся комната пришла в движение. Винные бокалы теперь не чокались друг с другом, как от удара Густи, а подпрыгивали на месте; столы, стулья не казались неподвижными; те, кто не танцевал, покачивали головами, размахивали руками, притоптывали ногами. Недвижимой оставалась только тетушка Марго. Прямо и важно, полная гордого достоинства, ока восседала в своем коричневом шелковом платье, не упуская из виду Шарику.

А девочка не обращала на нее внимания.

Она с удовольствием окунулась в море веселья.

Скрипачи продолжали играть, но неожиданно Густи вскочил и крикнул:

— Не умеете вы играть! Никто из вас не умеет!

И выхватил скрипку у одного из скрипачей с красным, блестящим лицом. Густи прижал ее щекой к плечу и заиграл такой веселый, быстрый танец, что Панни стоило больших трудов усидеть на стуле. Шарика всем телом ощущала, как ритмично подергиваются колени Панни. Наконец невеста не выдержала. Она вскочила и поставила Шарику на пол, тетушка Марго не успела даже вскрикнуть. Поставила ее на пол, а сама бросилась к танцующим.

Тетушка Марго не успела вскрикнуть лишь потому, что на мгновение выпустила из виду Шарику. Она отвлеклась ровно на столько, сколько времени ей потребовалось, чтобы сказать — бог знает зачем — своему соседу, мужчине с черными усами:

— Я, знаете ли, вдова…

А в это время Шарика судорожно уцепилась за край стола и испуганно оглянулась вокруг. Ближе всего к ней, вероятно, стоял Густи. Шарика оттолкнулась от стола и сделала к нему два шага. Когда тетушка Марго вскрикнула, Шарика с протянутыми руками уже упала у ног Густи.

Густи, опустив смычок, подхватил Шарику; дети носились по комнате, вскакивая на стулья, женщина в синем шелковом платке едва успевала сгонять их оттуда. Разбилась тарелка, и Панни, плача, твердила:

— Я же ничего не знала, мне же никто не сказал…

Шарика прижала свою щеку цвета слоновой кости к разгоряченному, потному лицу Густи и пролепетала насмерть перепуганному парню:

— Я шла сама, дядя Густи. Ты видел?

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Лучше всего Шарика себя чувствовала, когда ходила с тетей Жужи. Если девочку вели папа и мама, ноги ее вечно заплетались, цеплялись одна за другую и она не знала, как их переставлять. После свадьбы Густи Бубы одна она не ходила, но вместе с мамой и папой обошла всю квартиру, заглянула в кухню, один раз с великим трудом добралась до маленькой комнатки Габи, но там в дверях был порог, о него Шарика споткнулась. С тех пор они туда не забредали.

А ведь она должна была уже ходить…

Как-то еще раньше они отправились с мамой в зоопарк, мама встала в кассу за билетами. Габи отошла к плакату, чтобы исчеркать его, а Шарика осталась одна в своей коляске. Мимо шла девочка с мамой. Девочка была, вероятно, сверстницей Шарики. Увидев Шарику, она спросила:

— Мам, а почему эта девочка сидит в детской коляске?

— Потому что она не может ходить, — ответила ее мама.

Шарика улыбнулась девочке, думая, что та теперь подойдет к ней и они поговорят. Вместо этого девочка дернула свою маму за руку и сердито сказала: