Амос Счастливчик, свободный человек

Когда он в полдень вернулся домой, чтобы пообедать, нелегко ему было заговорить с женой. Селиндия, сидя за столом, переводила взгляд с одного на другого — что с ними такое приключилось? Амос насупил брови и ни за что не улыбнется, а у матери на глазах слезы. Женщина чувствовала — ей не устоять, она скоро вернет мужу котелок с монетами, нет у нее сил переносить расстроенный вид мужа. Но она его жена, а значит, должна помочь ему добиться лучшей жизни.

— Еще один день, — молилась добрая женщина. — Дай мне продержаться еще один день, Господи. Ты мне скажи, если я сделала злое дело, поступила не так, как должно.

Стоя подле ямы, наполненной дубильной жидкостью, Амос тоже молился.

— Дай мне знак, Господи, дай мне знак, помоги мне увидеть волю Твою. Тогда я буду знать, что мне делать. Тогда я буду знать наверняка.

Вечером Амос отправился на гору, он больше не мог переносить грустного лица Виолет и озадаченного личика Селиндии. Стены домика казались слишком тесными, ему чудилось, что он задохнется, если не раздвинет их могучими руками. Взял кусок хлеба и фляжку воды — он не вернется обратно, пока не получит знак. Виолет смотрела на сборы и думала: если к завтрашнему дню муж не переменит решения, значит, неправа была она. Тогда она вернет его добро и смиренно попросит прощения.

Амос карабкался на гору, покуда хватало дневного света. Он шел по каменистым пастбищам у подножия горы, поднимался петляющей крутой тропой через густой лес. Когда уже почти стемнело и показалась яркая луна, он добрался до вершины Монаднока, каменистой, поросшей редкими, искривленными от ветра деревьями. Оттуда поглядел он на землю, которая простиралась внизу, купаясь в молочном тумане лунного света. Амос тяжело дышал, и немало времени ушло на то, чтобы успокоить дыхание и утишить волнующееся сердце.

Стоя на вершине, он оглядывался и на прожитые годы. «Чтобы увидеть окрестности, надо долго взбираться на гору. Чтобы оглянуться на прошлое, нужно пройти долгий путь прожитых лет», — вдруг подумалось старику. У него еще есть силы, по крайней мере, немалая их часть. Есть и ремесло. Но это все. Да, он свободен, свободны его жена и ребенок. Но нет у него земли, чтобы назвать ее своей, если вдруг сегодня появится колесница и унесет его прочь. Он подумал о семье — что случится с ними, когда некому будет о них заботиться? Потом глянул в сторону городка и вспомнил о Луизе, о том, как ей нужна помощь.

Он обрел свободу, и ему уже не раз удавалось скопить порядочную сумму. Теперь он опять хочет одним махом потратить все свои сбережения, только вот Виолет не дает. Нет у нее права ему помешать. Но он сам дал жене свободу. Ту свободу, что ничего не значит, если нет права поступать так, как подсказывает совесть.

— Господь и Бог мой, Ты всегда мне отвечаешь, Ты всегда отвечаешь тем, кто Тебе доверяет. Открой этой ночью мое сердце, дай мне знать наверняка — это Ты. Говори со мной, и я буду внимательно слушать Твои слова.

Он нашел небольшую пещерку в скале на склоне горы — здесь он проведет ночь. Как ни жарко в долине, тут, на вершине, приходится укрываться от холодного ветра. Амос надеялся провести ночь в молитве, но в горном безмолвии его сморил сон.

В глухую пору между полночью и рассветом усталому человеку спится крепче всего. Но вдруг откуда ни возьмись послышался неистовый шум, пробудивший Амоса, будто он вовсе и не закрывал глаз. Прогремел над вершиной мычанием огромного стада волов, ревом бушующего моря. Прогремел и пропал. Такой силы был этот звук, что Амос даже не заметил вдруг поднявшегося ветра. Но тут в свете чуть занимающейся зари старик увидел, как гнутся под его порывами и роняют цвет кусты азалии и кустики голубики. Тогда осознал он силу вихря и, переполненный благоговением, упал на колени.

Гора заговорила с ним. Он собственными ушами слышал ее голос. Он своими глазами видел, как все живое преклонилось перед этим голосом.

Амос вспомнил, как однажды пастор Эйнсворт рассказывал кому-то из прихожан о голосе Монаднока и других гор. Все они издают странные звуки, когда на покрытой лесом вершине горы встречаются дующие с разных сторон ветры. Один подует с севера, другой — с юга, и слышится такой рев, что впору оглохнуть, не длись этот звук считанные секунды.

Подобные разговоры были в городе нередки. Но сейчас, на вершине горы Амосу ясно одно: в его ушах раздался голос самого Бога. Он просил Бога ответить, значит, надо повиноваться этому гласу. Он начал молиться, но то была не обычная утренняя молитва. Он молился о том, чтобы Господь даровал верно понять услышанное.

Сидя на камне, глядя, как рассвет заполняет долину, старик отломил кусок хлеба, медленно запил его водой. От озер поднимался легкий туман, туман таился в низинах, где его постепенно выжигали лучи восходящего солнца. Над крепкими домиками посреди вспаханных полей и маленькими хижинами на вырубках в лесу стелились дымки — хозяева раздували очаги. Скоро настанет пора утренней трапезы, потом, отдохнувшие и подкрепившиеся, люди займутся работой — кто в поле, кто в лесной чаще. Начинается новый день с его дневными заботами, а Амос Счастливчик думает о том, как все-таки хорошо владеть своей землей. Если бы не доброта пастора, где бы он теперь жил? Вдохнуть в землю новую жизнь, возделывать ее собственными руками. Ибо богатство этой страны — земля. Владеть землей — все равно, что всегда иметь кубышку, полную монет.

Стоя в одиночестве на вершине горы, он широко улыбнулся самому себе, в нем что-то расцветало, брезжило, как рассвет, освещающий долину далеко внизу. Он взглянул на небо, такое яркое, такое голубое. Отсюда оно куда ближе, чем когда смотришь на него из долины.

— Благодарю Тебя, Господи, от всего сердца благодарю, — он благоговейно, как перенял от белых людей, прижал руку к сердцу. Потом опустился на колени и поцеловал землю — зачем, почему, он и сам не знал.

Когда Амос вошел в хижину, Виолет сидела за ткацким станком. Жужжание педали заглушило шаги. Она не знала, сколько времени муж простоял у нее за спиной, покуда тот не положил руки ей на плечи. Женщина прекратила работу и молчала, не зная, что сказать. Но его ладони, мягко покоящиеся на ее плечах, дали понять — они с мужем больше не в ссоре.

— Виолет, — начал он задумчиво, — я подумал, что человеку надлежит владеть своим куском земли, это на пользу и ему, и его семье. Я отправляюсь к Уильяму Тернеру, но негоже приходить к нему с пустыми руками.

Она радостно всплеснула руками, а потом указала на очаг.

Амос повернулся и увидел медный котелок, наполовину зарытый в золу.

— Почему ты принесла его обратно? — удивленно спросил он.

Как же легко было ответить — в первый раз за эти три дня:

— Я знала — что бы ты ни решил, когда вернешься с горы, больше тебя удерживать не буду. Это твое решение.

— Накопленное нами принадлежит нам обоим. Ты имела полное право охранять семейное достояние.

В тот же день Амос и Виолет оправились к Уильяму Тернеру и подписали купчую на двадцать пять акров вырубки и леса с протекающим по участку ручьем. Теперь этой землей будет владеть Амос.

Там, на берегу ручья, Амос построит им крепкий дом — чтобы выдержал непогоду и зимние вьюги, поставит амбар и дубильню, выроет дубильные ямы. А Виолет посадит бережно хранимые ею, пока они жили на земле пастора Эйнсворта, сокровища — сирень и чайные розы, нарциссы и ландыши.

Так, в 1789 году, когда Амосу шел восьмой десяток, он стал владельцем собственной земли — мечта его жизни, наконец, сбылась.

9. Продана на свободу

Еще не наступила зима, а Амос, не без помощи соседей, уже закончил постройку дома. Получился маленький домик, такой же, как и многие дома поблизости, с большой трубой и двумя каминами. Сначала обстановка была самая простая, но работы только прибавлялось, дела шли хорошо, и в медном котелке снова начали позвякивать монетки. Тогда Амос прикупил кое-какие вещи, чтобы сделать жизнь поудобней, — пуховые перины, письменный стол, комод и зеркало, пресс для отжимания сыра и маслобойку, новое колесо для прялки и ткацкий станок побольше.