Динка прощается с детством

нь: гвозди, нитки, подсвечники старые... Бывало, торгует, и Иоська тут же сидит; посинеет весь, пальцы во рту греет. Видел я его не раз. Ну вот, после рождества померла эта бабка. Вышел Иоська с ее товаром один. Ну, а ребята, известно как, растащили у него все. Бегал он, бегал по базару, замерз как цуцик, дрожит, плачет. Ну, взял я его. Думаю, пусть отогреется, у нас тоже к таким жалость бывает...

Жук вытащил мятую папироску, прикурил от лампы, жадно затянулся и, потушив ее об свою подошву, продолжал:

- Ну, взял, привел к одному старику старьевщику. Старик этот знакомый нам был, и квартировал он в подвале: так. комнатенка немудрящая, склизлые ступеньки вниз... Привел я к нему Иоську, дал денег: подержи, мол, пока. А на другой день захожу - разболелся мой пацан, весь от жара полыхает, кричит, отца зовет. Ну, известно, старьевщик сам, как собака в конуре, живет, а тут я еще ему мальчонку подкинул. То да се, начинает он ворчать. Ну, уговорил я его, собрал у ребят кой-какие деньги, а сам в воровство ударился. Один раз мы с Пузырем да с Ухом удачно поработали, все больше по карманам, конечно. Дал я опять старику денег, купил Иоське молока, стал его поить, а он и узнал меня, уцепился мне за шею: "Не бросай меня, Цыган, не бросай..." - а голос тонкий, вроде как у котенка, и все косточки насквозь светятся. А старик свое ворчит: "Занеси его куда-нибудь, не нужон он мне тут. Помрет, куда я с мертвым телом денусь?" Ну что ты будешь делать? И сам я голодный хожу. Позвал я тут вот их. Пузыря да Ухо. Отобрал из колоды две карты - одну червонную, одну пиковую - и говорю:

"Кому, говорю, карта пик попадет, тому и нести пацана на улицу да положить его коло больницы - может, подберут". Вижу, отвернулись мои дружки. "Неси, говорят, его сам... Ты взял, ты и неси".

"Нет, говорю, я не понесу: мне спасать, а потом бросать не приходится..."

"Ну и мне не приходится, - говорит Ухо. - Я сам был такой, а чужая девчонка и та себя не пожалела, прикрыла меня от моих мучителей, а я теперь пацана своими руками на мороз вытащу?! Ни в жизнь я этого не сделаю!"

"Ну, говорю, неси ты. Пузырь!" - "Нет, - говорит Пузырь, - Повели ты мне с голыми руками противу ста человек пойти, и я пойду, а против совести своей я не пойду, хоть и маленькая она у меня, воровская..."

Ну, замолчал я... А тут Иоська с постели голос подал, попить просит. Три дня ничего в рот не брал, а тут просит... А старик наш только что взошел: промерз, видно, и жратвы у него тоже нет. Налил он себе в жестяную кружку кипятку, вынул кусочек сахару, сидит, руки греет об кружку, чай пьет...

Подошел я к нему, взял у него эту кружку и кусок сахару, отнес Иоське... Ничего не сказал старик, только заплакал. Сидит плачет, сгорбился весь. Известно, какие у него добытки! Лазит, лазит целый день по помойкам, кости да тряпки собирает - что за это дают? А тут раздобыл где-то кусок сахару и тот отняли...

Старик плачет, а Иоська смотрит на нас и одно просит: "Не бросайте меня, не бросайте..." А назавтра