Ступеньки, нагретые солнцем

Потом они втроём пили чай с латвийскими конфетами. Люба хотела спрятать фантики, но вспомнила, что война. Как-то не вязалось — война и фантики.

Через несколько дней они провожали папу.

Большое поле где-то на окраине города. И по всему полю солдаты в гимнастёрках. И папа, стриженый, в пилотке, в шинели. Глаза синие-синие. А Люба вдруг увидела, что папа очень молодой. Загорелый, синеглазый, худой. Он поцеловал маму и поднял на руки Любу. Пилотка съехала набок, Люба поцеловала колючую стриженую голову.

— Я буду тебя ждать, — сказала мама. — Ты пиши. Помнишь, как ты уехал к своей маме и нам не писал…

— Вспомнила! — сказал папа, и Люба испугалась, что сейчас они поссорятся.

Круговорот воды в природе

Тимка сидит дома и учит биологию. Галина Ивановна задала круговорот воды в природе. Он листает учебник. Вода в природе — это Тимка знает. Тёплый дождь — когда хочется, чтобы поскорее промокла насквозь рубашка, и тогда можно не прятаться, а идти себе медленно, как будто никакого дождя нет. И нарочно наступать в глубокие лужи, потому что всё равно в ботинках давно полно воды. Холодный дождь, мелкий, серый. Тогда ты рад, что сидишь дома, что все твои тоже дома. У мамы что-то кипит на плите, папа как-то особенно мягко усаживается в кресло. Ленка становится ласковой и тихой. Вода в природе ручьи вдоль тротуара весной, когда можно пускать игрушечные кораблики. Бумажные тоже можно, но они быстро размокают. А у Сергея есть красный пластмассовый линкор, он взбирается на волны и несётся по мутным водам ручья, а Тимке кажется, что волны вот-вот опрокинут корабль, но он выдерживает и мчится вперёд до самой «Галантереи».

Круговорот воды в природе. Что такое этот самый «круговорот»? Слово немного скучное. Но Тимка читает учебник, и оказывается, что круговорот — это вполне весёлое дело.

Течёт река, греет солнце, вода в реке нагревается и превращается в пар. А пар — в облако. А облако — в тучу. А туча — в дождик. А дождик — в ручьи. А ручьи текут в речку. Течёт речка. Опять греет солнце, опять облака, опять дождик. Круг замкнулся. Круговорот. Серебряный, прозрачный, летящий, журчащий круг воды.

На уроке, когда Галина Ивановна объясняла про это, Золотцев, конечно, не выдержал:

— На колу мочало, не начать ли нам сказку сначала?

— Золотцев, успокойся, — сказала Галина Ивановна.

Тимка ни разу не видел, чтобы Галина Ивановна вышла из себя. У неё железные нервы, у Галины Ивановны. Хорошо бы и Тимке железные нервы, чтобы стать твёрдым и невозмутимым.

— А вдруг эта вода не вернётся в свою речку? — спросила на том уроке Катя. — Не обязательно же в свою? Правда, Галина Ивановна?

— Не обязательно. Но все реки встретятся в море. А из моря вода — что? — испаряется, и опять идут дожди и снега, питают реки. Ничто не пропадает в природе. Понимаете, ребята? Это очень важно — ничто не пропадает.

Тимка вспоминает об этом. И тут же вспоминает о другом.

Течёт река, большая, спокойная, достойная. Он видит её перед глазами. Это Волга.

Однажды летом Тимка жил на Волге у деда Тимофея, папиного отца.

Тимка сидит у себя в комнате, а видит красный сосновый бор на берегу. Огромный просторный закат малиновый, золотой, сиреневый. И Волгу — иногда синюю, иногда серую, а в грозу — чёрную. Широкая вода, тот берег еле разглядишь, но у деда есть бинокль, иногда Тимка смотрит на тот берег и видит, как маленькие люди косят. Женщины в белых платках сгребают граблями сено, потом на лугу стоят маленькие аккуратные круглые стога. И Тимке кажется, что запах сена долетает до этого берега.

— Деда, а что там голубое?

Дед Тимофей сидит на берегу рядом с Тимкой, смотрит на поплавок. Поплавок спокоен, и дед спокоен.

— Где? За рекой? — Деду не нужен бинокль, его глаза хорошо видят вдаль. — Лён, Тима. Твоя рубаха цветёт.

Тимка обалдело оглядывает свою клетчатую рубаху, потом только сообразил: из льна сделают полотно, нашьют рубах.

— Почему моя? А может, твоя, деда?

— И моя, — соглашается дед.

А по воде прыгают солнечные блики. Смотришь на них, смотришь, никогда не надоест. Река всё время разная.

— Дед, смотри, как вода блестит.

— Солнечные зайцы на поверхности прыгают. А главное, глубина.

Дед сказал мимоходом, никакого значения, наверное, не придал этим словам. А Тимка почему-то помнит вот уже скоро два года.

Однажды они с дедом поехали на старой лодке ловить рыбу. Туман поднимался столбами, солнце ещё не встало, и лодка входила в туманные столбы, к щекам прикасалась сырость.

Они в тот день ничего не поймали. Грустно возвращаться с пустыми руками. Ехали за рыбой, а вернулись без рыбы. И тут им встречается моторка. Там сидят два парня; один поднял над головой щуку метровой длины, полосатую, как зебра.

— Дядя Тимофей! Гляди, мы таких десяток толом наглушили!

И захохотал на всю реку. То ли от радости, то ли от презрения к деду, который живёт всю жизнь на реке, а не догадался, как добыть рыбы.

Промчалась моторка мимо, лёгкий запах бензина долетел до Тимки. Тумана уже не было, проснулась река, тяжёлые капли падали с вёсел. Дед грёб не спеша, а лодка шла быстро. И всё-таки Тимке было как-то неспокойно — завидно, что ли. И мотор у них, и рыба у них. А у нас ничего.

— Деда, а почему мы не могли толом глушить? Бабушка сковородку приготовила рыбу жарить, а мы без рыбы.

Дед молчит, продолжает ровно работать вёслами. Потом сказал:

— Мы без рыбы, зато с совестью. А рыба в другой раз будет, подумай сам.

Дед не любит много говорить. Скажет чуть-чуть и добавит: «Подумай сам». А Тимка подумает.

Там, в деревне Шатрище, Тимка полюбил сидеть на крыльце. Почему люди сидят на скамейках, на стульях? На крыльце в сто раз удобнее. Сам садишься на верхнюю ступеньку, ноги ставишь не на следующую, а через одну. И сидишь, думаешь. Солнышко нагреет ступеньки и тебя. А мимо идут люди, и каждый что-нибудь скажет. Иногда словами, а иногда без слов.

Вот прошёл пастух Савушка, длинный кнут висит на плечо и сзади по траве тянется. А за кнутом бежит котёнок тёти Насти, хватает лапой, как будто это мышиный хвостик.

— Тимка, дед дома? — спрашивает Савушка. — Я ему табаку купил. Отдашь. — И протянул Тимке пачку табаку.

До пенсии дед был начальником маленького причала на Волге, здесь же, в деревне. И теперь многие речники приезжают навестить деда. Тимка помнит, как пришёл капитан теплохода «Багратион». Белая фуражка, синий китель, ботинки скрипят.

— Тимка, а дед дома?

— Дома, дома, — сказал дед за Тимкиной спиной.

Они долго сидели с капитаном, толковали. И капитан сказал:

— Мне, Тимофей, нужен твой совет.

Тимка на крыльце сидит, на закат смотрит, а сам думает:

«Даже бывалый капитан трёхпалубного теплохода, смелый и суровый, деда уважает и с ним советуется. Он капитан, а дед — просто дед. Или как же тогда?»

Тимка в то лето и в лесу заблудился, когда с Колькой ходили по грибы. И в крапиву с забора свалился. И сома в реке поймал. А вспоминается больше всего почему-то крылечко, ступеньки, нагретые вечерним солнцем. Как он сидел там, о чём думал, что видел.

Дед сказал однажды:

— Ты, Тима, к нам не только отдыхать приехал. Ты к нам расти приехал. Вот и расти.

А он и рос.

Тимка знал, что в войну дед воевал. Но дед никогда не говорил об этом. Говорил про другое.

— Лодка опять потекла, надо взять у Мишки-лесника смолы и просмолить лодку.

Тимка помнит, что бабушка тогда сказала:

— У всех моторы давно, а мы всё на вёслах. У всех катера, «казанки» алюминиевые, а у нас лодочка худая, дощатая. Нет, Тимофей, всё-таки ты пустодом.

А дед подмигнул Тимке и ответил:

— Почему пустодом? Разве наш дом пустой? У нас в доме и веселье, и внук Тима, и мы с тобой, хоть и старые, а не пустое место.