Ступеньки, нагретые солнцем

Лифт давно остановился на пятом этаже, дверцы раскрылись. Снизу кто-то сердито барабанил кулаком.

Летающие тарелочки

Тимка делал уроки, а мама и папа сидели на кухне. Лена спала. Было тихо, и телевизор молчал.

— Как прекрасно, что сломался телевизор, — сказала мама. — Ты замечаешь, что это хороший вечер?

— Сегодня футбол, — уклончиво ответил папа.

— Одним футболом меньше, — не уступала мама. — Зато ты сидишь, как человек, со своей женой, разговариваешь, помог мне почистить картошку. Ты замечаешь, что уже лет десять не разговариваешь ни со мной, ни с Тимкой? Ты всегда смотришь телевизор.

— Телевизор сеет разумное, доброе, вечное.

Мама хотела говорить серьёзно, а папа не хотел. Но не такой человек мама, чтобы позволить говорить с собой несерьёзно, если она хочет говорить серьёзно.

— Ты помнишь, как мы с тобой познакомились? Или забыл?

— Почему забыл? Помню. А почему ты спросила? У тебя лирическое настроение?

— У меня самое обычное настроение. Помнишь или забыл?

— Помню, помню. Мы познакомились у твоей подруги на дне рождения. Её звали Соня.

— Её звали Тоня. Но дело не в этом. Помнишь, что ты мне сказал в тот вечер?

— Сказал? А что я сказал?

— Забыл! Как мог ты забыть такие слова? Ты сказал, что если я соглашусь выйти за тебя замуж, то ты будешь всю жизнь стараться делать всё так, чтобы я об этом никогда не пожалела. Так ты сказал.

— Замечательные слова. Только ты что-то путаешь. Я не мог так сказать.

— Не мог? Почему не мог?

— Не мог, и всё. Я вообще никогда в жизни так не говорю.

— А как ты вообще в жизни говоришь?

Папа не чувствовал, что надвигается гроза. Тимка давно отодвинул учебник, он-то сразу почувствовал, что дело пахнет серьёзным скандалом.

— Перестань. Почему для тебя так важно, что было сто лет назад? Зачем тебе это нужно? Разве нельзя жить спокойно?

— Какие сто лет? Какие сто лет? «Спокойно»! А я живу спокойно? Стирка, уборка, работа, дети, обед, ужин, завтрак, посуда!.. «Спокойно»! Да ты сам-то понимаешь, что говоришь? Я молодая женщина, а на меня уже перестали оборачиваться на улице, со мной уже давно никто не заговаривает в метро. А всё ты, ты и твой проклятый телевизор!

Папа что-то ответил. Тимка не слышал, потому что на кухне раздался звон разбитой тарелки. Тарелка разбилась с таким звуком, что было ясно — её не уронили, а бросили.

— Тарелка-то при чём? — спросил папа уже другим голосом, виноватым и испуганным.

Мама сразу успокоилась и ни с того ни с сего сказала:

— Выпей кефиру с сухариками, они ещё тёплые.

Тимка думал, что они сейчас поссорятся на всю жизнь. Но они помирились. Папа сказал:

— Очень вкусные сухари. Ты не сердись на меня. Хорошо?

— Какой смысл на тебя сердиться! — вполне мирно ответила мама.

А может быть, он силач?

Утром у Тимки заболело горло. Мама потрогала лоб и сказала:

— Останешься дома. Форточку не открывай, сиди в тепле; до завтра, может быть, пройдёт.

— Снег ел? — спросила Ленка.

— Ты что? Разве я маленький? — ответил Тимка.

— Лена, скорее, опоздаем в садик! — позвала мама.

— Значит, лёд, — сказала на прощанье Ленка.

Тимка сидел один в пустой квартире, было очень тихо и странно. Всегда кто-нибудь есть, а сегодня никого нет. Поглотал — горло болело чуть-чуть. Попил чаю — оно совсем прошло. Чем заняться? Можно начать монтировать последнюю киноплёнку — он снял её во дворе, когда ребята играли в хоккей. Он назовёт этот фильм «Наши против, наших». Это будет интересная картина о мужественных атаках, смелых бросках и хитрой тактике. Но сегодня почему-то не хотелось заниматься кино. Почитать? Можно и почитать, но не сразу. А больше всего Тимке хотелось посидеть в тишине и подумать. О чём? О том, что занимает его больше всего — о Кате.

Он сел в угол тахты и задумался. Катя очень хороший человек, и Тимка очень хороший человек. С собой-то можно прямо сказать: очень хороший человек Тимка — честный, скромный, не нахальный. Добрый, никогда никому не делает ничего плохого. И умный чаще всего. И Катя умная. Почему же умная Катя не видит, какой он есть человек, Тимка? И почему не способна оценить, как он к ней относится? Ведь он так к ней относится, что если она пройдёт мимо и не заметит этого, то вполне возможно, что потом она будет жалеть о Тимке всю свою жизнь. Как та женщина, про которую недавно рассказывала мама. Она рассказывала не ему, а папе. После истории с разбитой тарелкой мама и папа часто сидят на кухне и разговаривают. А Тимка у себя в комнате занимается. Но иногда мама увлекается разговором и начинает говорить громко. И тогда Тимка невольно слышит разные истории.

Мама сказала:

— Он любил её безумно. А она ходила мимо. Год, два. И потом совсем ушла из его жизни. Теперь это необратимо.

— И что же он? — спрашивает папа, шурша газетой.

— Он, представь себе, пережил. Нашёл своё счастье, живёт хорошо. А она теперь всю жизнь жалеет о том, что не поняла его чувства. Вот так и бывает, когда человек не хочет увидеть другого человека.

— Мы мешаем Тимке, закрой дверь, — сказал папа.

Больше Тимка ничего не слышал, но ему понравилась эта история. Всю жизнь потом жалела та, которая не оценила большую любовь.

Сейчас Тимка вспоминает эти слова, и ему становится печально и сладко. Вот так и будет: всё пройдёт мимо, он, конечно, уедет на дальний север или на дальний юг, будет строить какую-нибудь стройку века. А Катя тогда спохватится, да будет поздно. Тогда уж плачь не плачь — не поможет. Почему Катя не сможет приехать к нему на стройку века, Тимка не знает. Но ему сегодня приятнее думать так, что они расстанутся навеки и она будет страдать.

Долго сидит Тимка, долго раздумывает о Кате и о том, как она неправа, не замечая его большого чувства. Потом ему надоедает сидеть на одном месте, и он начинает расхаживать по квартире. Зашёл на кухню, съел солёный огурец. Включил радио — передавали про новости в медицине. Тимке стало неинтересно, он выключил радио. И тут он вспомнил. Он давно хотел попробовать поносить стол на голове, как тот человек, которого они с Леной видели на улице. Тот человек показался Тимке очень сильным. А может быть, и у Тимки хватит силы вот так же поднять и понести стол.

Тимка быстро снимает со стола вазу с тополевыми веточками, салфетку и пепельницу. Он берётся за стол двумя руками, пыхтит, крякает и медленно втаскивает стол себе на голову. Ему очень тяжело. Тимка приседает, как штангист, взявший чрезмерный вес. Ноги дрожат, спина гнётся. Тимка делает шаг, ещё полшага — и стол летит с грохотом, задевая окно, обрывается штора, звенит стекло, от стола отлетает ножка. И в это время в передней открывается дверь.

— Я отпросилась с работы, — говорит мама. — Как ты?

И замолкает, стоя посреди комнаты. Тимка сидит на полу, смотрит на маму и тоже молчит.

— Что у тебя болит? Почему ты на полу? Отвечай сию минуту!

Тимка молчит, потому что не знает, что сказать. А маме кажется, что он нарочно не хочет отвечать. Мама оглядывает комнату, потом снимает пальто, молча обходит Тимку, всё ещё сидящего на полу.

— У меня горло прошло, мама, — вдруг выговаривает Тимка.

— Я так и думала, — сухо отвечает мама. Больше она ничего ему не говорит. Набирает номер и говорит в трубку: — ЖЭК? Пришлите, пожалуйста, стекольщика. Хулиганы разбили окно. И плотника, пожалуйста. У нас стол сломался… Спасибо.

Вечером Тимка слышал, как мама сказала папе:

— Ты себе не представляешь, что я пережила. Это было чудовищное зрелище!

Папа почему-то смеялся долго и громко. Тимка никогда не слышал, чтобы папа так хохотал.

— Перестань, — рассердилась мама, — ничего смешного не вижу!

Тогда папа стал смеяться ещё сильнее, и мама закрыла дверь кухни, чтобы смех не мешал Ленке спать, а Тимке готовить уроки.