Невероятно насыщенная жизнь (Журнальный вариант)

Витька сиял, а папа уже воткнулся в книжку, и ему уже ни до кого не было дела.

— Ну, а к чему это? — спросил меня полковник.

— Так, — сказала я, — ни к чему. Василий Андреевич, а вы считаете, что это правильно?

— Что? — удивился полковник.

— А вот это: ты на той стороне, я на этой, а что посередке — никому дела нет.

— Ага, вот ты о чем, — полковник с любопытством посмотрел на меня, — д-да, пожалуй, неправильно. Но ведь то какое время было…

— А сейчас, сейчас — это правильно?

— Нет! — убежденно сказал полковник, — сейчас это совсем неправильно.

— А вот еще! — вдруг сказал папа. — Нет, вы только послушайте…

— По-моему, тоже — неправильно! — сказала я.

— Что неправильно? — спросил папа.

— Нет, это я к дяде Васе, — сказала я.

— А-а, — сказал папа, — так вот что это означает…

Но что означает это слово, нам так и не удалось узнать — резко и настойчиво зазвонил телефон. Я сняла трубку.

— Алло! Алло! Это 77-35-81? Полковника Волжанина вызывает Москва. Вы слушаете?

— Да! Да! — сказала я и протянула полковнику трубку, удивляясь, что там, в Москве, знают, что он у нас. — Вас. Из Москвы.

Папа отложил книгу. Витька с любопытством посмотрел на полковника, а тот чуть не вырвал у меня трубку.

— Полковник Волжанин у аппарата, — охрипшим голосом сказал он и прокашлялся.

Потом он внимательно слушал и только изредка говорил: «да, да», «понятно», «есть» и «слушаюсь». И лицо у него при этом было как каменное, и он ни на кого не посмотрел. Наконец, он сказал «всего хорошего» и повесил трубку. Постоял, помолчал, развел руками и сказал:

— Ну, вот. Надо ехать.

— Так сразу? — спросил папа. Он стал очень серьезным.

— Служба, Гриша, — сказал полковник и вдруг улыбнулся как-то по-мальчишечьи.

— Значит?.. — спросил папа.

— Ничего не знаю, — серьезно сказал полковник, — но, кажется, я пока обойдусь без самовара, — и опять улыбнулся так, что я была готова его сразу расцеловать.

Действительно, зачем ему самовар?

Может быть, я поняла все это не так, как было на самом деле, может быть, я обрадовалась, что полковник не будет пить чай, дуя на блюдечко, а он и не думал об этом, а думал о чем-то своем и очень важном…

Папа встал, подошел к Василию Андреевичу, обнял его, потом оттолкнулся от него и сказал каким-то особым голосом:

— Все правильно, Василий Андреевич, все правильно!

— Вот так! — бодро сказал полковник. — Еще поживем и поработаем.

— Ну, конечно! — сказал папа.

Витька восторженно пялил глаза на полковника, а мне, конечно, стало ужасно жалко, что ему надо уезжать.

— Дядя Вася, — сказала я, — а как же к нам в школу?

— В другой раз, — сказал полковник, — в другой раз. И потом, видишь ли, не умею я как-то рассказывать. Вот, пригласи своего батю — он расскажет интереснее, чем я.

Я подумала, как бы вытянулись лица у Г. А. и Юльки с Зоенькой, если бы вместо Героя Советского Союза, полковника, такого настоящего боевого офицера, в школу пришел бы мой скромный, незаметный папа, как бы он снял и протер свои очки и начал что-нибудь цитировать. «Я не люблю цитировать, — сказал бы он, — но раз уж вы меня пригласили…»

Я невольно улыбнулась. Полковник увидел это, взял меня довольно крепко за плечо, отвел в сторону и сказал свирепым шепотом:

— Ты вот что, Мария! Твой отец — герой. Заруби это себе на носу. И нечего ухмыляться. Ты мне веришь?

Я кивнула и полковник продолжал:

— Так вот, он герой еще побольше, чем я. Поняла?

Я опять кивнула, и мне стало и стыдно и радостно. Я посмотрела на папу. Он стоял у окна и задумчиво протирал очки.

…Потом мы пообедали, вернее, поужинали, потому что был уже совсем вечер. Все сидели грустные, и только полковник смеялся, шутил и рассказывал разные забавные истории.

На вокзал провожали полковника все. Он поцеловался со всеми, а бабушке поцеловал еще и руку.

Когда мы возвращались домой, в подворотне оказался Венька. Я шла последней, и Венька тихонько окликнул меня.

— Ты, Басова, не бойся, — сказал он шепотом, — тебя больше никто не тронет.

— А я и не боюсь, — сказала я.

Он потоптался на месте, не зная, что сказать, и мне вдруг захотелось сделать доброе дело.

— Знаешь что, Венька… хочешь — я буду с тобой дружить?

Венька ошарашенно посмотрел на меня.

— Со мной?

— Ну да, с тобой.

— Ох, ты!

— Правда.

— Вот собака!

— Кто собака?

— Это я так… поговорка у меня такая. Ты… — он не договорил, повернулся и убежал, а я пошла домой и сразу легла спать, но некоторое время никак не могла заснуть и в голову лезли всякие разные странные мысли.

Я, например, думала: что, если бы Жук действительно меня собакой назвал, обиделась бы я или нет? Наверно, не обиделась бы. Что ж собака? Даже если человека ослом назовут, и тогда стоит подумать, обижаться или нет. Полковник рассказывал, как под Новороссийском ослики прямо-таки выручали наших солдат. Они сопели, хрипели, чуть не падали, а таскали в горы, по самым кручам, над страшными пропастями оружие, еду и боеприпасы нашим войскам. А лошади этого не могли. Так что не каждый осел — осел. А собака — это совсем не так уже плохо. А в общем-то, я не совсем понимала, зачем мне понадобилось предлагать Веньке дружбу. Но раз уж предложила — отступать нельзя; может, это воспитательная мера. Надо же с чего-то начинать, чтобы наш класс по-настоящему был дружным. А может, это я назло Семену? Нет, он ведь не возражал. А он вообще-то ничего — этот белобрысый… те-ле-па-тик… Я уже начала засыпать и вдруг представила себе, что Г. А., Юлька и Зоенька приволокли в школу огромный пузатый самовар и не знают, что с ним делать — полковника-то нет. И мудрый Апологий предлагает сдать его на металлолом. Мне стало ужасно смешно, и я долго про себя хохотала. А потом, наконец, заснула, и мне приснился славный сон, что я летаю. И это было очень хорошо — мне бабушка как-то объяснила: когда люди во сне летают — это значит, что они растут.

— Я-то уж давно не летаю, — вздохнув, сказала бабушка. — Я все куда-то падаю. А ты летай. Это отлично…