Невероятно насыщенная жизнь (Журнальный вариант)

— Ты это о ком? — спросила я.

— Я не буду говорить, о ком. Этот человек сам знает. Я только скажу, что это имеет отношение к приглашению полковника…

— Нет, уж раз ты начал… — сказала я.

— Я не буду говорить, — спокойно сказал Гера. — Я думаю, что этот человек уже понял, — и он посмотрел куда-то в сторону.

Я-то, конечно, сразу поняла, в чем дело, но махнула рукой — не буду же я при всем классе обсуждать наши с Г. А. отношения. Ужасно он строгий все-таки, ни одной ошибки не прощает. Хотя все-таки пожалел — не сказал, что это я потеряла чувство ответственности. Да ничего я не теряла… Я села и дала себе слово молчать, что бы ни решили.

— Ты помолчи, — сказал ему Семен, перегнувшись через меня.

— А что?

— А ничо.

— Пониме.

— Ну, то-то.

— Самовар? — сказал Гера, — надо подумать. Хм-м, самовар.

Видно, этот самовар его озадачил.

— Теперь третий вопрос, — сказал Гера, и все сразу заныли.

— Может быть, в другой раз, Гера? — спросила Маргарита Васильевна.

— Как хотите, Маргарита Васильевна, — сказал Гера немного обиженно, — но это очень важный вопрос — о дисциплине.

— Какая еще дисциплина, — сказал Петька Зворыкин, — ведь уроки еще не начались.

— Хуже будет, когда они начнутся, а дисциплины не будет.

— Ну говори, — сказала Маргарита Васильевна и прищурилась.

— Я хочу поговорить о двух ребятах, в основном. Они нам в прошлом году мешали и, судя по всему, будут и в этом мешать. Это, во-первых, Зворыкин…

— Я? Да? — заныл Петька. — А что я? Я тебе мешал, да?

— Но ты еще не самое главное, — продолжал Г. А., — самое главное — это Балашов.

Я даже вздрогнула. Неужели Г. А. скажет про Веньку? Я тихонько посмотрела на него — он весь сжался, и только глаза зло поблескивали, как у зверька какого.

— Гера, — сказала я, — может, не надо сейчас?

— В самом деле, Гера, — сказала Маргарита Васильевна и встала. — Давайте обсудим этот вопрос… в рабочем, так сказать, порядке.

— А почему не надо? — спросил трясучий новенький. — Должны же мы знать, кто позорит наш город, то есть, наш класс, и кто мешает нам жить?

— Во дает! — сказал Петька Зворыкин.

А ребята все уставились на этого Апология — нельзя было понять, то ли он треплется, то ли всерьез. Я разозлилась до невозможности.

— Тебе-то что? — закричала я. — Ты-то у нас еще без году неделя…

— Ты не права, Басова, — сказал Г. А., — он теперь наш…

— Скорее, твой, — вдруг сказала новенькая Татьяна.

— Это еще почему? — хором запищали Зоенька и Юлька.

— Уж слишком они оба… правильные, — сказала Татьяна презрительно.

— Ну и что? — удивился Г. А. — Что ж, по-твоему, если у нас в классе завелся тип, который докатился до того, что стал избивать девочек…

— Это уж подлость, — возмущенно сказал Гриня Гринберг, и все зашумели и начали смотреть на Веньку.

— А кого он побил? — спросила Зоенька.

— Это неважно, — гордо сказал Гера, — я не доносчик.

Тут поднялся еще больший шум, а я совсем не знала, как мне быть — ведь ясно же: Венька сразу поймет, что это я рассказала все Г. А.

— А ты точно знаешь, Гера? — спросила Маргарита Васильевна.

— Точно, — ответил Г. А., — и еще не один, а со своими дружками.

— Это, действительно… — сказала Маргарита Васильевна и развела руками. — Не знаю уж, как тут быть. Решайте сами…

— Надо обсудить, — серьезно сказал Коля Матюшин.

— И осудить, — добавил Апологий, и опять было непонятно, то ли он всерьез, то ли валяет дурака.

— А чего там обсуждать, — закричал Петька Зворыкин, — собраться всем и дать как следует и Жуку и его компашке, чтобы знали!

— Как же, дашь им… — с опаской сказал Коля Матюшин.

И тут заговорили и закричали многие.

— С ними только свяжись! — кричал один.

— Это такие! Я их знаю, — ныл другой.

— Они и ножом могут, — пропищала Зоенька.

— Сдрейфили, да?! — орал Петька.

— И потом, — рассудительно сказал Г. А., — это не метод…

— Правильно, — сказал Апологий, — их надо вовлекать и воспитывать.

Я молчала и только поглядывала на Семена — что он скажет, но он молчал и хмурился.

— А я считаю, что Петька прав, — вдруг сказал худенький и маленький Гриня Гринберг. — А вы как думаете, Маргарита Васильевна?

Маргоша встала и поправила свою красивую прическу.

— Я думаю, что в принципе, — сказала она задумчиво, — Гера прав: это не метод. Но… но с другой стороны, если они бьют девочек… — она развела руками и чуть заметно улыбнулась, — есть же среди вас рыцари…

— Правильно! — закричал Гриня. Он вскочил и проткнул воздух рукой, как шпагой. — Шпаги наголо, господа! Шпаги наголо!

Тут все опять загалдели так, что ничего понять было невозможно.

— Да бросьте вы орать! — вдруг громко крикнула новенькая Татьяна.

Все замолчали и повернулись в ее сторону. Она встала.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Г. А.

— А вот что: из ста зайцев не составишь одну лошадь, — презрительно сказала Татьяна и села.

— Это ты к чему? — удивился Петька.

— А ни к чему, — пожала плечами Татьяна, — поговорка такая есть.

— Ну, ладно, — сказала Маргоша, — все это действительно надо серьезно обдумать. А сейчас…

— А что с Жуком… с Балашовым будем делать? — спросила Зоенька.

— Обсудить! — пропищала Юлька.

— И осудить, — опять сказал этот чертов Апологий.

И тут поднялся Семен.

— Нечего обсуждать, — сказал он сердито. — Вы на него посмотрите, — он ткнул пальцем в сторону Веньки, — на нем лица нет. Значит, осознал.

— Ну, да! Осознал он, — заверещала Юлька, — как же!

— А если не осознал, — вдруг усмехнулся Семен, — значит, и совсем наказывать незачем — это ему тогда все равно что об стенку горох.

— Хм-м, — сказала Маргарита Васильевна, — несколько странный ход.

Все удивились, а у Веньки лицо сделалось вытянутым, и он почему-то зло посмотрел на Семена.

— А кого он все-таки побил? — настойчиво спросила Зоенька.

— Да не все ли равно, — рассердился Гриня, — важен факт.

Я обрадовалась, но тут же заметила, что трясучий Апологий, ухмыляясь, пялит на меня глаза. Я вся сжалась, а он подмигнул мне и сказал, растягивая слова:

— А вы-ы не-е до-га-ды-ваетесь?

И тут кое-кто тоже стал пялить на меня глаза.

— Ну, чего вы, — пробормотала я, — у меня соринка…

— Знаем мы, какая соринка, — захохотал этот трясучий репейник.

Тут встала Маргоша, но я уже не слышала, что она говорила, потому что выскочила из класса.

Я мчалась по улице, и мне было тошно. Домой! Скорей домой! Там… умный-разумный папа, там — добрая, ласковая мама, там смешной, и я знаю, что он любит меня — Витька, там ба-а-абушка. Нет, реветь не буду! Не буду, и все! Там полковник, с которым, наверно, можно поговорить всерьез.

Я мчалась по всем улицам и — вот странно: не могу припомнить, о чем я думала. Стоял у меня перед глазами почему-то лес, в который мы ходили с Маргошей и Герой и со всем классом в прошлом году.

Пожалуй, я все-таки немного ревела, потому что какой-то старый дядька с красной повязкой на рукаве меня остановил и спросил:

— Что случилось?

— Не ваше дело, — сказала я, а он схватил меня за рукав и сердито сказал:

— Ты под трамвай попадешь, дуреха. Как же это не мое дело.

— Никуда я не попаду, — сказала я. — Мне надо домой.

— Василий Никанорыч! — крикнул этот дядька. — Я тут разберусь, а вы постойте на два пункта…