Этот Вильям!

Они слыли весьма состоятельными, и Клод, крупный, но несколько рыхловатый, желал производить впечатление человека светского. Для Филиппы это был, несомненно, «свежий кавалер». Роберт ей нравился, но в нем не было ничего от светскости. Он был застенчив, неуклюж и невероятно простодушен. Он все больше молчал. Его молчаливое обожание с некоторых пор стало действовать ей на нервы. Клод, правда, ничего не делал для блага отечества, разве что давал садовнику указания (которые садовник благоразумно игнорировал), как выращивать овощи, и нехотя соглашался съедать на завтрак два ломтика бекона вместо четырех. А у Роберта были, по крайней мере, каска и противогаз, и он с нетерпением ждал, когда наступит его черед быть призванным. Но Клод был не лишен обаяния, умел себя вести, говорил, слегка растягивая слова. Он как бы невзначай давал понять, что знаком с важными персонами, что принадлежит к несколько иному кругу, чем тот, в котором оказался теперь. До переезда в деревню у Филиппы было много таких знакомых. Тогда она думала, что устала от них, но, встретившись с Клодом, уже не была в этом уверена…

Неделю назад Вильям доставил Филиппе записку от Роберта, где сообщалось, что он не сможет прийти на чай, так как у него изменилось время дежурства. В гостиной Филиппы Вильям увидел Клода Брейдинга и невнятно поздоровался с ним, оптимистично сочтя свое бурчанье верхом вежливости.

— Как жаль, что твой брат не может прийти, — сказал Клод, через голову Вильяма подмигивая Филиппе.

— Да, — сказал Вильям, — он тоже сожалеет.

— Значит, все мы сожалеем, — сказал Клод. — Уверен, мисс Помрой тоже, — он подмигнул Филиппе опять.

— Да, — согласился Вильям.

Он сел на стул между ними. Близилось время чаепития, а в чужих домах к чаю подают куда более вкусные вещи, чем дома. Он лучезарно поглядывал то на одного, то на другого, готовый принять участие в светской беседе.

— Должно быть, твои друзья по тебе соскучились, — сказал Клод.

— Наверное, — любезно ответил Вильям.

Наступила непродолжительная пауза, затем Клод сказал:

— Ты представить не можешь, как мы рады, что ты с нами, но мне кажется, не стоит лишать твоих друзей удовольствия быть с тобой.

Вильям далек был от подобного рода тонкостей и коварства, он принимал все сказанное за чистую монету и был польщен.

— О нет, все в порядке, — сказал он. — Я могу быть с вами, сколько захотите. Я могу уйти… после чая.

— Мы бесконечно рады! — сказал Клод.

Вильям проникся к нему теплыми чувствами. Не часто приглашали его к чаепитию столь радушно. Вильяму захотелось проявить к Клоду такое же внимание, какое тот проявлял к нему.

— Когда вы собираетесь в армию? — спросил он, продолжая вежливую беседу.

Клод опешил на мгновение, а потом непринужденным тоном ответил:

— Скоро, очень скоро.

— В каких войсках вы будете? — продолжал расспрашивать Вильям своего нового друга.

Клод заметил, что Филиппа смотрит на него как бы тоже ожидая ответа на этот вопрос.

— Ну, я подумывал о службе в Королевских воздушных силах, — сказал он.

— А почему вы еще не в армии? — спросил Вильям, движимый исключительно желанием ответить Клоду вниманием на внимание.

— Видишь ли, — сказал Клод, — сейчас туда записываются в таком количестве, что придется долго ждать отправки во Францию, а мне, как патриоту, хочется побыстрее попасть на фронт…

Вильям не сводил с него наивно-восхищенных глаз, но во взгляде Филиппы Клод уловил что-то такое, что ему не совсем понравилось. Он мгновенно перешел к серии эпизодов, свидетельствующих о его бесстрашии и отваге. Казалось, не было ни одного его друга по школе или колледжу, которого бы он не спас от смерти с риском для собственной жизни. Он совершил столько поступков, требовавших находчивости, ловкости, мужества, что трудно было представить, как он умудрялся еще и учиться одновременно с беспрерывными героическими свершениями… На Филиппу эти истории произвели впечатление. Недоверие, мелькнувшее в ее взгляде, сменилось восхищением. Вильям смотрел на него во все глаза, потрясенный. Вот перед ним герой по призванию, отважный борец со злом, благородный защитник слабых, всегда готовый прийти на помощь попавшим в беду. Не отрываясь от чая со сладостями, он жадно впитывал каждую подробность из рассказов Клода: «шестеро против меня одного…», «удалось повалить его на землю…», «схватил эту тварь за рога…» Наконец Клод и сам устал от своего репертуара, а Вильям был ненасытен и просил рассказать еще. Потом Клод, чтобы развлечь Филиппу, принялся очень забавно разыгрывать Вильяма. Спрашивал, как это ему удается быть таким чистым и аккуратным, удивлялся тому, как мало он ест, повторял снова и снова, какое это удовольствие познакомиться с ним. Вильям продолжал воспринимать все это с полной доверчивостью. Он просто наслаждался атмосферой доброты и гостеприимства. Он много ел, много говорил, а собравшись уходить, очень обрадовался, когда Клод сказал: «Ну, заходи как-нибудь еще и приведи с собой друга».

Вот в какой ситуации находился Роберт. В соперничестве за Филиппу он проигрывал. Он не мог состязаться с Клодом в светскости и в рассказах о доблести. Хоть он и дежурил в центре, о своей доблести он мог поведать разве что живописуя игру в дротики, или напряженные моменты шашечных сражений, или овладение техникой раскладывания трудных пасьянсов. Более того, грубые выпады Роберта в адрес соперника лишь раздражали Филиппу, в то время как насмешливые замечания Клода в адрес «нашего достойного юного героя из Центра противовоздушной обороны» выставляли Роберта перед Филиппой в несколько смешном виде, и, разумеется, сделать это было нетрудно.

Вильям, рассмотрев ситуацию со всех сторон, пришел к выводу, что брату здесь не очень-то поможешь. Он чувствовал превосходство Клода, потому что Роберт никогда не совершал таких смелых поступков, как Клод. Вильям предпринял слабую попытку исправить ситуацию, предложив сочинить несколько героических поступков для Роберта, но наткнулся на столь свирепый отпор что решил отстраниться от всего этого дела.

— Хорошо, — сказал он сдержанно, — если не хочешь, чтобы я помог тебе, я не буду.

— Да уж, конечно, не хочу, — сказал Роберт. — Меньше всего на свете я бы этого хотел. Помог! Я пока еще не слышал, чтобы ты хоть кому-то помог.

— Хорошо, — сказал Вильям сдержанно. — Я только хотел придумать несколько историй, где ты тоже спасаешь людей и побеждаешь диких животных и всякое такое. Бьюсь об заклад, я мог бы так же хорошо все рассказать, как он. Бьюсь об заклад, она была бы о тебе более высокого мнения. Понятно же, что она не может быть о тебе высокого мнения, раз ты никого не спасаешь. А он спас кучу народа. Ведь когда ему было всего пять лет, он вбежал в горящий дом, куда пожарный побоялся войти, чтобы спасти своих гусениц, а в прошлом году он…

— Заткнись, — сказал Роберт сквозь зубы.

— Хорошо. Но повторяю, все чего я хочу, — это помочь тебе. А если ты захочешь подарить мне каску за то, что я тебе помогу, я не возражаю. В магазине продается очень хорошая, она стоит шиллинг и шесть пенсов, а есть еще другая, которая стоит шиллинг, есть и за шесть пенсов. Смотри, за шиллинг я расскажу ей, что ты спас пять человек от льва, и за шестипенсовик расскажу, что ты спас двух утопающих.

Роберт, сердито нахмурившись поверх газеты (которую он держал вверх ногами), тяжело вздохнул, но не сказал ни слова.

Вильям тоже помолчал.

— Ну, Роберт, смотри, — сказал он наконец с подкупающей рассудительностью. — Я не хочу брать с тебя дорого. Пенни тоже сгодится. Смотри, за пенни я расскажу ей, что ты спустился в пропасть и спас собаку, которая застряла среди камней, гоняясь за кроликами (он-то спас много собак). Или что ты вскарабкался на трубу, чтобы спасти трубочиста, который застрял там. Или как ты сразился со стадом диких животных, которые напали на несчастного старика. Я не хочу быть жадным. Любую историю я расскажу ей за пенни. Я расскажу ей, — на него вдруг нашло вдохновение, — семь историй за шестипенсовик. Так что одну тебе дарю. И еще я сочиню особенно интересную, о том, как прорвало плотину или что-то в этом роде…