Круглая корзинка

Розалия Амусина

Круглая корзинка

Открытие

Я всегда считал, что девчонки — самые вредные люди на свете. Ни о чём с ними не договоришься.

Когда моя сестра Варька окончила ясли и поступила в детский сад, она была ещё ничего себе. А когда подросла, совершенно перестала меня слушаться. Я и за косы её дёргал, и линейкой в неё запускал — ничего не помогало! Ух и обидно же мне было, что вся моя воспитательная работа пропадает зря!

Теперь Варька уже в третьем классе и придирается — ну шагу не ступи!

То я её в шкаф, видите ли, загнал — только мне и забот, что её в шкаф загонять! То вдруг из-под дивана вылезает веник и давай в неё тыкать — тоже, извольте радоваться, я виноват!

А то вот недавно сидим мы, обедаем. Я, как полагается, эти противные макароны ем — стараюсь, глотаю. А Варька вертится, вертится, то соли себе в тарелку набухает, то дует на остывшие макароны — ну сразу видно, сейчас что-нибудь ляпнет! И точно:

— Мама, он кошку побрил!

— Да не побрил, а подстриг немного. Кому это надо — столько усов и бровей на морде?

— Горе ты моё луковое! — говорит мама. — Из кошки обезьяну сделал!

А эта Варька опять вертится, ёрзает на стуле… Сейчас нагородит какой-нибудь ерунды!.. Я ей — раз-раз! — два щелчка по макушке, а сквозь зубы цежу: «Дорвёшься, Варвара, дорвёшься…»

Ну и пошло — визг, писк, опять я невоспитанный, опять я такой-сякой.

Ну ладно, а накормить-то кошку надо? Я подцепил котлету и потихоньку — под стол, а котлета — чвак с вилки! Прямо маме на ногу. Мурка сперва шарахнулась, потом — цап зубами маму за чулок.

И начинается: я кошку дразню, я спокойно пообедать не дам…

Или вот такой случай: решил я сварить гудрон [1] — ну чёрный такой, каким улицы, заливают.

— Варька, — говорю, — тащи свою эмалированную кастрюльку, я гудрон раскалять буду.

— В кастрюльке? Чтобы она прогорела? И куда ты за этим гудроном лазил? Посмотри, на кого ты похож — коленки, как у кочегара, под носом — сосулька чёрная… А рубашка! Воротник весь промасленный, заскорузлый — гвоздь вбивай, и то не войдёт! Постеснялся бы так ходить!

— Я и так хожу, стесняюсь!.. Ну, давай кастрюльку!

— Никакой кастрюльки!

Попробуйте найдите подход к такой девчонке… И все они, девчонки, такие. И чем они только думают, интересно? Бантиками, наверно.

А станешь им говорить, что о них думаешь, слов не хватит. Язык замолоться может. Ну прямо хоть автомат себе в помощь бери, какой-нибудь автомат-обзыватель. Опустил в щёлочку одну копейку — автомат ей: «Растяпа!» Две копейки — он ей: «Балда!» И даже «кикимора» стоит всего три копейки!

Всю жизнь я считал, что девчонки — самые вредные люди на свете. И вдруг оказалось, они не такой уж плохой народ. Оказывается, с ними надо уметь дипломатично разговаривать. Это открытие мне удалось сделать совершенно случайно. Говорят, все гениальные открытия — случайность.

Однажды пыхтел я, учил русский. Нам задали ласкательные суффиксы. Сижу я и повторяю вслух: «очк», «ечк» «еньк», «ушк»…

Долблю я, долблю, а эти «очки»-«ечки», «ушки»-«юшки» сразу же из головы обратно выскакивают.

Тут я вспомнил: учительница говорила — надо с этими суффиксами называть какие-нибудь предметы, тогда на примерах всё и запомнишь. Только на чём бы поупражняться?

Возьму-ка я первый попавшийся предмет!

Первым предметом, который попался мне на глаза, была Варька.

Ну ладно… Варька так Варька. Попробуем!

— Вар-ечк-а, Вар-юшк-а…

Вдруг смотрю — Варька бросила свои цветные карандаши, вытянула шею и уставилась на меня.

«Что это с ней?» — подумал я, но решил не отвлекаться.

Дальше был суффикс «еньк».

К этому «еньку» надо было подобрать прилагательное… А, не буду долго голову ломать!

Посмотрел на тетрадку, там клякса… Грязная тетрадка — грязн-еньк-ая… Что-то не ласкательно получается. Возьму другое слово… Милая, мил-еньк-ая… Во! Подходит!

— Милая, мил-еньк-ая… — продолжаю я вслух.

А Варька как подскочит ко мне! То с одной стороны заглянет в лицо, то с другой… А у самой на физиономии такое удивление, такое удивление!.. Даже уши — как два вопросительных знака, только точек под ними не хватает.

«Чего ей надо?»…

Но я опять решил не отвлекаться и принялся искать примеры на суффикс «ёнк». Оглядываюсь, а Варька всё стоит, стоит как памятник и все другие примеры загораживает.

А из самой Варьки и суффикса «ёнк» не получается ничего путного — какая-то Вар-ёнк-а.

«Чего она здесь торчит? Отвлекает только… И так ни один пример в голову не лезет, а тут ещё эта „дражайшая“ сестрёнка… Стоп!»

«Сестрёнка!»… Вот тебе и суффикс «ёнк»!

Я обрадовался и стал повторять вслух всё подряд:

— Вар-ечк-а, мил-еньк-ая, сестр-ёнк-а…

Повторил три раза. Смотрю — что такое! Варька столбом застыла и разглядывает меня, будто перед ней какая-то исключительная личность и будто она меня первый раз в жизни видит. И, главное, смотрит, а сама так и сияет.

— Варька, — спрашиваю, — ты чего глазищи-то вылупила, как сова?

Варька отпрянула, покраснела и встала у окошка — нос в землю, а косицы кверху.

«У Варьки какие-то переживания», — подумал я.

Тут меня разобрало такое любопытство, что я спросил:

— Варька, ты что? То сияешь, как замок на портфеле, а то нахохлишься, как мокрая курица!

А Варька сначала даже и косёнкой не шевельнула… Потом пробурчала:

— Ладно уж, не притворяйся. Сам понимаешь!

Я ничего не понимал, но допытываться было некогда. Надо было с суффиксами кончать.

Назавтра я сидел учил уроки, а Варька с подругой Ирой что-то мастерили для своих ободранных кукол. У них кукольный театр, какие-то там медведи, кособокие зайцы… А собака… ой, собака! На спине два горба — ну не собака, а верблюд!

Тявкали они там, тявкали, завывали за ширмой, называется — репетировали…

Я учил вводные слова. Попались мне на глаза резинка и карандаш. Я составил предложение и сказал его вслух:

— «Дайте мне резинку и карандаш».

Теперь надо было вставить вводные слова.

— «Дайте мне, будьте добры, резинку и карандаш», — сказал я.

И тут вдруг загрохотали стулья. Варька с Ирой сорвались с мест и метнулись ко мне с такой быстротой, как будто на мне что-то загорелось.

«Сбесились они, что ли?» — мелькнуло у меня.

Смотрю — у Варьки в руках резинка и два карандаша, а Ирка, эта чернявенькая пигалица, которая до того тихонько всегда лопочет, что я и голоса-то её не знаю, — эта Ирка суёт мне прямо под нос карандаш «Тактика» двухцветный и огрызок химического [2]! И вдобавок из кармашка вытаскивает новёшенькую резинку.

Тут-то я всё сообразил. Я по грамматике упражнялся, а они, оказывается, всё взаправду поняли. Ну и чудачки!

Вот когда меня смех разобрал! Ну так я закатился — лбом об стол угодил. Варька и Ирка тоже — гы-гы-гы… Потом спрашивают:

— Чего ты смеялся?

— Да так, — сказал я. — А вы чего смеялись?

— А мы смеялись, потому что ты смеялся.

Я уже было рот открыл, чтобы всё им рассказать. Но тут меня осенило: вот почему и вчера Варька так сияла!..

И я решил не открывать секрета. И правильно сделал: они обе сразу стали такие добрые… Готовы были отдать мне свои резинки и карандаши даже насовсем, ещё и циркуль какой-то подсовывали. Но я решил, что это неблагородно, и, наоборот, сам подарил им на двоих одну рогатку. Новейшей конструкции.

Мне захотелось даже и в слове «девчонки» вместо суффикса «онк» поставить «очк» и называть их «девочки», но потом я передумал… «Девчонки» как-то выразительнее!