Одолень-трава

Укрыв Личинку на первое время и приставив к ней верного стража, Душа Радости предупредила:

— Личинка, родная, злые силы хотят помешать тому, чтобы Красота твоя явилась миру. Они действуют исподволь, втихомолку, нарушая равновесие сил в природе, насылая на души людей мрак и злобу… Эти бедные земные существа — ах, как мне жаль их! — они совсем запутались, не различая Тьмы и Света! Мы с тобою призваны помочь им.

— Но ведь жомбики сгинули в пучине гнилого озера, — возразила Личинка. Разве угроза не исчезла вместе с ними?

— Ну что ты, дорогая, жомбики — это детские забавы… Я вижу, в грезах о Красоте ты совсем позабыла о нашем реальном мире! Зло многолико, с теченьем времен оно принимает иные обличья. И нынешние силы Зла с виду ничем не отличаются от обыкновенных людей — в этом-то и заключается особое коварства Совета Четырех.

— Совета Четырех? Никогда не слыхала…

— Это немудрено. Ведь находясь все время под землей, ты не могла знать о том, что в самом начале лета злые силы воплотились на Земле заново. Их четверо. Их нелегко распознать. Мне удалось узнать только имя первого: Зур! Он бродит по Москве в обличье человека… Об остальных мне ничего пока не известно. Но я надеюсь выведать о них что-нибудь в Космосе, среди тех высших духов, которые охраняют жизнь Земли. Хотя добраться до них нелегко даже мне, не ведающей преград…

— Послушай, моя Радость! Ты вольна, словно ласточка в небе! Ты можешь преодолеть любые пространства и на Земле и во всей Вселенной теперь, когда рассталась с обличьем Книги. Ты вот-вот покинешь Москву… А я? Я должна в полном бездействии ждать вещего часа преображения, таясь ото всех на свете. И хотя здешний чертог мой прекрасен, увы, я изнываю тут от тоски… Могу я хоть чем-нибудь помочь тебе, чтобы спасти землян от сил Тьмы? Ведь и я не беспомощна…

— Личинка, дорогая, твое предназначение — не в действии и не в земной борьбе — ты ведь знаешь это… Бесконечное ожидание измучило тебя, но оно — как сон, который предшествует пробуждению… Во сне приходят силы. Вот и к тебе прибывает сейчас энергия и сила. Терпи! Каждый прожитый день приближает заветный час. Твой удел — ожидание, а мне помогут другие.

— Но кто же?

— Да ты ведь знаешь их. Твои недавние спасители…

— Мои спасители? Неужели это те трогательные существа: Скучун и Ксюн, совсем дети?

— Они, представь себе! Но ведь все дети растут, а с ними — и их возможности… Даже такие маленькие и беззащитные существа могут повлиять на ход мировых событий. Конечно же, с нашей помощью! Я верю, что они способны преградить путь ужасной волне Зла, которая того и гляди поглотит Москву.

— Но как?

— Пока не знаю. Вот для того, чтобы узнать об этом и помочь нашим милым земным защитникам, я отправляюсь в высшие сферы Космоса, на небеса… Там, где нет ни прошлого, ни будущего, где все изменчивое, живое и прекрасное, где высшие духовные силы я увижу воочию, — там я сумею проникнуть в самую суть земных явлений. Но помни: даже перенесясь туда, я мысленно останусь с тобой на Земле. С тобою и со всеми моими душеньками, которые так безрассудно кидаются на помощь Москве и всему, что есть в мире…

Итак, запомни: борьба с Советом Четырех началась! И будь настороже: ведь всякое может случиться…

Распрощавшись с Личинкой, Душа Радости покинула земные пределы.

«Я еще вернусь, мои милые, я сумею помочь вам…» — так думала она, прощаясь с Нижним и Верхним городом, в одном из которых она прежде жила, а другой любила…

Глава VIII

— Ах, Ксюн, зачем ты вернула меня к этой тусклой жизни, к этому «бытику» с его глупыми заботами и суетой… — ныл Скучун, проснувшись под утро и свесив лапки с дивана.

Очнулся он заметно поздоровевший, но сумрачный и раздраженный, и теперь слонялся по комнате, зажав лапы под мышками и угрюмо поглядывая, как Ксюн суетится на кухне, что-то поджаривая на завтрак.

— Скучушечка, ты что-то сказал? — Ксюн выглянула из кухни, оживленная и вся перепачканная мукой.

— Да так, ничего. — Скучун порывисто бросился на диван и уткнулся мордочкой в подушки.

— Что с тобой, тебе опять плохо?

— Да, мне плохо, мне очень плохо! — Скучун перевернулся и сел в подушках, схватившись за голову.

— А знаешь, какими я тебя оладушками угощу, ты таких в жизни не ел! — Ксюн запрыгала на одном месте — с некоторых пор она выражала так высший восторг.

— Не буду я никаких оладушков… — Скучун, хмурый как предгрозовое облачко, спрыгнул на пол и забегал из угла в угол.

— Ну что ты, дружочек, разве так можно? Тебе же нельзя вставать. Встревоженная Ксюн, обтерев руки о фартук, поймала метавшегося Скучуна и ласково, но настойчиво уложила на диван, прикрыв пледом. А сама присела в ногах и, положив ему руку на лоб, вздохнула: — Наверное, у тебя температура…

— Нет, Ксюшечка, это не температура, это похуже… — Скучуну стало стыдно за свою несдержанность. — Мне так тяжело, будто разрывает изнутри что-то, давит и рвется наружу. Это все мысли, мысли… Я так страдаю, просто места себе не нахожу. Помоги мне, Ксюн, ты все сумеешь! Может, ты найдешь тот волшебный ключик, которым открывается дверца в моей голове… ах, голова разрывается на куски! Там, за этой невидимой дверцей — все, что я прочел в подземелье, все эти чужие мысли и раздумья, о, Боже, какие прекрасные! Они покорили меня, я поддался им… а сам как будто бы потерялся… ни желаний, ни веры в себя больше нет… И своих собственных помыслов и мечтаний, которые раньше переполняли меня — их тоже нет! Стало мерещиться что-то… Чьи-то глаза… и дом! Какой-то прекрасный дом, украшенный орхидеями… И все это бродит в моей несчастной голове, ищет выхода, а если его не найти — я чувствую — это погубит меня…

— Что ты говоришь, Скучун, успокойся! Все пройдет, вот увидишь, ты просто очень ослаб; Ни о чем не тревожься, ведь я же с тобой… — Ксюн пыталась утешить Скучуна, но теперь уже сама испугалась за него не на шутку, хоть всеми силами и старалась скрыть это.

Тут хлопнула входная дверь — и на пороге возникла Кутора.

— Ну, как вы тут поживаете? Вам уже лучше, Скучун, правда? Я так и знала! А мама велела передать вам гостинцев… — и она с умильным видом протянула Скучуну узелок.

— Кто-то пришел? — Урч спускался по винтовой лесенке со второго этажа своей башни. — Как там наш завтрак, а, Ксюн? Моя уборка близка к концу. Ох, уж эта вечная пыль… Ба! Кажется, куторины визиты становятся доброй традицией…

— Я вот гостинцев… ой! Вот же она! — Кутора остолбенела, глядя на изящную полочку с книгами над письменным столом, где в теплом свете горящих свечей нежилась на бронзовой крышке шкатулки черная агатовая саламандра…

Тут все заметили чудесную вещицу, а Урч подумал про себя: «Так-так… Кажется, начинается…»

Опередив Ксюна, Скучун пташкой порхнул по комнате, дрожащими лапками снял шкатулку с полки и поставил на стол. Глаза его округлились от волнения, наэлектризованная шерстка потрескивала — он ясно расслышал голос, прошептавший: «Вот он, заветный ключик, которым открывается дверца…» И Скучуну померещилось, что агатовая ящерка подмигнула ему красным своим глазком!

Скучун застыл перед чудесной шкатулкой. Пол поплыл под его ногами, лица друзей двоились и таяли… Голова гудела, бил озноб, и не было вокруг ничего, кроме жгучих, как огонь, рубиновых глаз саламандры…

Невольно, будто под гипнозом, Скучун протянул лапку и коснулся огнистых рубинов, но тут же, вскрикнув, отдернул ее. Что-то щелкнуло там, внутри, бронзовая крышка откинулась, и из шкатулки вырвался небесно-голубой лепесток огня. Он стал синеть, бесшумно дыша, бесплотный и колдовской. Все четверо окаменели с расширенными от испуга зрачками, в которых змеился огонь, сгинувший так же внезапно, как появился, рассыпавшись синими звездными искрами… А на дне холодной шкатулки осталась лежать старинная карта столицы с прежними названиями московских улиц. То место на карте, где Малая Никитская соединялась со Спиридоновкой напротив церкви Большого Вознесения, отмечено было синим крестиком.