Снежные псы

А может, и значит. Для истории.

Гобзикову стало приятно – теперь он тоже стал участником истории. Не какой-то мелкой пошлой истории, а истории большой, настоящей…

– Все.

Гобзиков наткнулся на Кипчака и с трудом пришел в себя. В голове тяжело звенело – то ли от песни-сказки Кипчака, то ли от диких фантазий, пролетевших в мозгу с пердолетной скоростью. Он обвел взглядом ледяные окрестности и бессмысленно спросил:

– Что все?

– Снежные звери… – прошептал Кипчак. – Снежные звери…

– Медведи… – тоже перешел на шепот заледенелый Гобзиков. – Сейчас они нас сожрут…

Медведи собирались. Появлялись. То есть как бы из воздуха возникали, словно стягивался в живые облака крупчатый иней. Во всяком случае, так казалось Гобзикову. Не всех те двое перебили. Да, наверное, всех и не перебить, тут медведей как зимой снега.

– Снежные звери… – повторил Кипчак. – Снежные звери идут…

Кипчак поднял кусок льда, зарядил в пращу, пульнул. Лед попал медведю в голову. Тот отпрыгнул, но не убежал.

– Уходите! – прохрипел Кипчак.

Почти не слышно прохрипел. И сам Кипчак – маленький сугроб с ногами. Они все стали как сугробы. Кипчак маленький и треугольный сугроб, Гобзиков большой, Лара продолговатый.

– Попробуй разбудить, – посоветовал Кипчак.

Гобзиков попробовал. Лара не просыпалась.

– Я не знаю, что делать, – сказал Кипчак совершенно спокойно.

– Я тоже, – кивнул Гобзиков.

Кипчак снова зарядил пращу.

– Не поможет, – усмехнулся Гобзиков. – Кидал же уже.

Кипчак не ответил. Раскрутил, пульнул. Камень отскочил от лобастой медвежьей башки.

– Сейчас попробую в глаз, – сообщил Кипчак.

Один из медведей вырвался вперед. Он бежал ленивой косолапой рысью, и во всем его облике играла спокойная уверенность, а на морде прямо читалось: «Вот сейчас я круто пообедаю…»

Кипчак раскручивал пращу.

Гобзиков вытащил нож. Тот успел охладиться до такой степени, что примерзал к пальцам, но Гобзиков этого уже не замечал. Он с трудом припоминал способы самообороны от медведей, но ничего конкретного и успокаивающего в голову не приходило. Вроде для того, чтобы убить медведя, нужна рогатина, ее надо упирать в землю одним концом, а другой втыкать в пузо отупевшего от ярости мишки… Еще в голове назойливо вертелся какой-то «рожон», но что он такое, Гобзиков не помнил.

Кипчак вертел пращу все быстрее и быстрее, и когда ее свист сравнялся с комариным писком, гном выпустил свободный конец.

В глаз он почти попал. Рядом попал. Успеха это никакого не принесло, медведь только разозлился. Заревел и ускорился.

Остальные медведи принялись расходиться веером.

Кипчак бросился к саням, перевернул, накрыл ими Лару, схватил меч, проверещал чего-то героическое.

Гобзиков подумал, что раньше очень часто он читал в разных книжках про последний бой. И всегда этот бой очень подробно описывался, все там было очень высоко и героично, а у героев всегда имелась в запасе ночь или еще какое-то время. Чтобы вспомнить, осмыслить, ну и вообще.

Настоящий последний бой совсем не походил на воображаемые. Лед, нож, медведи, и никто не увидит. Даже Лара. Даже дурошлеп Кипчак. Наверняка ведь не выдержит, кинется со своим хлеборезом вперед, прокричит боевой клич и сразу погибнет героически.

«Интересно, а что потом? В смысле, после последнего боя. Ведь последний он потому и последний, что все, кроме второстепенных героев, погибают… А я какой герой? Второстепенный или как? Хотя какая разница, вряд ли у мишек аппетит испортится…»

Кипчак еще что-то проверещал. А медведь был уже совсем рядом. И Гобзиков шагнул ему навстречу.

– Ну, иди, – сказал он, – иди сюда… Все идите…

Гобзиков попытался придать голосу злости.

Как-то раз Найм сказал, что любое животное можно напугать внутренней силой. И еще Найм рассказывал, что сам он тоже один раз без оружия встретился с медведем и победил его внутренней силой. Правда, тот медведь был не белый, а обычный. Даже не обычный, а гималайский, мелкокалиберный. Вряд ли белые медведи на такие штуки поддаются. Но все равно делать нечего.

– Иди сюда!

Гобзиков крикнул. Как мог. Хрипло и страшно.

– Иди сюда, сволочь! – Гобзиков уже заорал, и в горле забулькал лед. – Иди! Иди!

И шагнул навстречу зверю. До того оставалось несколько шагов, но Гобзиков шагнул.

– Сюда! – уже зарычал он. – Сюда, сволочь! Иди сюда, беломордая тварь! Ко мне!

Медведь остановился.

– Ко мне!

Медведь не двигался.

– Получается… – прошептал Кипчак. – Давай, гони его. Гони!

– Пошел вон! – плюнул Гобзиков. – Вон отсюда!

Он даже подпрыгнул, даже взмахнул ножом. Медведь попятился. Другие, те, что заходили по периметру, тоже остановились и тоже принялись пятиться.

Гобзиков наступал. Он продолжал орать, вопить, пинать снег, размахивать кулаками, плеваться, ругаться и щелкать зубами.

Медведи пятились.

– Гадины! Я вам глаза выгрызу!

Гобзиков разъярился настолько, что даже попробовал побежать.

Медведь замер.

– Убью скотину!

Медведь поглядел чуть вверх, развернулся и, поджав куцый смешной хвост, коротким галопом поскакал прочь.

– Так! – Гобзиков снова подпрыгнул. – Так! Так!

Швырнул вдогонку нож… Конечно же, не попал.

Ему было хорошо. Он чувствовал себя большим, сильным и серьезным. Способным отвечать за себя и за свои поступки, способным подставить крепкое плечо, защитить. Настоящим.

– Круто, – сказал кто-то за спиной.

Гобзиков перестал прыгать.

Голос вроде знакомый. Но этого голоса не могло быть здесь. Вражеский голос…

Гобзиков резко обернулся и чуть не упал.

На снегу сидел дракон.

Самый настоящий, как из мультиков. Дракон перебирал лапами и юлил хвостом. Возле него стоял тот самый тип, который снял его с гагаринской ракеты, а потом стрелял из револьвера по медведям. В белом полушубке. Другого, того, кто выстрелил в Лару из арбалета, видно не было. Гобзиков отметил это и тут же забыл, потому что смотрел на дракона. И только на него.

Дракон был велик и прекрасен. Именно таким себе Гобзиков его и представлял. Быстрым, сильным и смертоносным, состоящим из острых углов, ломаных линий, сплетенным из блеска и ярости, отлитым из небесного света.

Гобзиков смотрел и понимал, что не зря так рвался в Страну Мечты.

Опасность, голод, мороз, снова опасность – все ерунда. Сюда стоило пробираться только ради того, чтобы увидеть дракона. Гобзиков забыл про Лару, забыл про Кипчака, забыл про все. Смотрел.

Стрелок перехватил взгляд, усмехнулся.

– Нравится?

Гобзиков кивнул.

– Его зовут Хорив.

При слове «Хорив» дракон повел ушами и фыркнул.

– Дракон… – наконец прошептал Гобзиков.

– Горын, – поправил стрелок. – Мы их так зовем.

– Он… он настоящий?

– Самый что ни на есть. Он настоящей нас. Птица войны.

Птица войны…

Но была в этом драконе какая-то маленькая несуразность, что-то смешное. Что именно, Гобзиков сразу не уловил, а только заметил. Деталь, из-за которой дракон, несмотря на весь грозный шипасто-зубастый антураж, выглядел мило. Как-то по-домашнему, как-то тепло.

У него были слишком большие лапы по отношению к остальному телу. Такие лапы бывают…

Гобзиков хихикнул. А потом стал смеяться. Потому что понял: перед ним щенок. Настоящий щенок. А почему и нет, собственно? Драконы ведь тоже не сразу большими получаются. Они растут, взрослеют и наверняка при взрослении проходят щенячью стадию.

Дракон щенячьего возраста. И почему-то белый.

Белый щенок.

В подтверждение догадки Гобзикова дракон попробовал почесать задней лапой бок, потерял равновесие и чуть не упал. А затем сразу принял слишком строгий, какой-то официальный вид и даже для острастки щелкнул зубами.

– Ну-ну, – строго глянул на него стрелок, – ведем себя нормально. Чего смеешься?

Гобзиков не смог ответить, все смеялся. Парень с револьверами оглядел себя и даже оглянулся. Увидел Кипчака. Кивнул ему.