Тайна золотого орла, или Дима Томин и лавровый венок

— Что ж Вы, гражданин, законы, советские нарушаете? А? — ледяным голосом вымолвил "штатский", обращаясь к Николаю Ивановичу.

— Только что сказали, что живёте тут один, и вдруг — два сожителя!!! А?

— Простите мою рассеянность. — попытался оправдаться Михайленко. — Они…они только что приехали…из — > Лубён[Author: F].

— Кто это, они? — не унимался низкий.

— Мои племянники. — часто мигая, не твёрдым голосом вымолвил Николай Иванович. И почему-то извинительным тоном добавил:

— Сестра у меня в Лубнах, а это, значит, её сыновья.

"Штатский" внимательно посмотрел на ребят. Во взгляде колючих, проницательных глаз отразилось недоверие. Так не похожи на родных братьев плотный, широкоплечий Андрей и высокий, худощавый Дима.

— Из Лубён, говоришь, только что приехали? — оживился низкий, запросто перейдя на ты. — А чем это они, позволь узнать, могли приехать в такую рань, из самих Лубён? А? Не близкий ведь свет?

— А нас дядька привёз, на машине. В райком ехал, на партсобрание, и нас, значит, подбросил. — еле слышно пролепетал Дима.

— На собрание, говоришь, ехал? В райком? Так. Так. Дядька, говоришь? — ехидно переспросил низкий. — А в какой райком?

— Известно в какой, в Ленинский. — нашёлся Андрюша.

Низкий сощурился и стал медленно расхаживать перед ребятами, явно обдумывая очередной каверзный вопрос. Милиционер неподвижно стоял у входа, молча, наблюдая за допросом.

— А с какой целью приехали в Полтаву? — снова пошёл в атаку низкий.

— Приехали поступать в пединститут. — пришёл на помощь ребятам Николай Иванович.

— Племянники, значит! Из Лубён! Учиться приехали! Только что! — подытожил штатский. — Ага! Если учиться, значит, паспорта уже получили.

И резко развернувшись к ребятам, требовательно спросил:

— Документики, предъявите! — и нагло вытянул вперёд правую руку, ладонью вверх. Короткие, жирные пальцы, требовательно выпрямились.

Ребята побелели. На жаль, даже сумок нет, чтобы потянуть время. Два названных "брата" стояли, как истуканы, не зная, что предпринять, только с мольбой смотрели на Михайленко. Но преподаватель и сам решительно не знал, что делать.

А маленький, как маятник, стал деловито вышагивать взад-вперёд и самодовольно ухмыляться, понимая, что загнал ребят в угол.

— Матвей Петрович! — включился в разговор милиционер. — Да шо Вы с ними церемонитесь! За жабры их и в камеру! Там сознаются! Как миленькие, сознаются! Во всём сознаются! И шо было, и чего не было, сознаются! Это ж, как пить дать, ясно, шо они, гады, дверь энту выбили, самым изуверским способом! Преступники малолетние! Зона по ним плачет!

Но у Матвея Петровича настроение явно поднялось. Он повернулся к милиционеру и с наигранной строгостью процедил сквозь редко рассаженные пенькообразные зубы:

— Не бузи, Федя! Ребята и сами во всём сознаются.

А затем весело спросил "братьев":

— Ну что? Где документики? А? Потеряли? Хе-хе.

И тут неожиданно увидел в левой Андрюшиной руке массивный золотой крест. Лицо штатского мгновенно стало серьёзным и даже вдохновенным.

— А ну, покажи! Что это у тебя?

И придвинувшись вплотную к Андрею, схватился всей пятернёй за блестевшее распятие. Андрюша не отпускал реликвию. Тогда Матвей Петрович, грубо толкнув мальчика, выхватил крест.

— Вот это да! — не скрывая восторга, прогоготал штатский. — Не меньше килограмма чистого золота.

Федя подошёл поближе, выгнул крупную, жилистую шею и выпучил бестолковые глазищи. Каменное лицо растянулось в похабной улыбке, обнажив щербатые, коричневые зубы, из которых один отсутствовал.

— Червонное, из царского! — голосом знатока, восторженно заклекотал он. — Гы! Гы! Гы! — и весь затрясся, брызнув слюной.

— Так вы ещё и церковь обокрали? — нахмурился Матвей Иванович.

— Это подарок мамы. — спокойно произнёс Андрюша и протянул руку.

— У тебя, что, мама дворянских корней? Или у дворян убирала? — пытался шутить низкий.

— Отдайте крест! — настойчиво произнёс Андрей.

Штатский удивлённо приподнял взлохмаченные брови:

— Ты что себе позволяешь, сопляк? Да я тебя! Я тебя… сгною!.. Так!.. Церковная утварь конфискована! А вы, вы… арестованы!

И он проворным движением стал опускать крест в карман.

Кровь закипела в Андрюшиных жилах. Плотно, сжав кулаки, быстро сделал пол шага вперёд и левой рукой нанёс сильнейший боковой удар в гладковыбритую челюсть Матвея Петровича. Свет померк в ехидных глазках "штатского". Поражённая челюсть, мгновенно сделавшись огненно-красной, быстро полетела в угол комнаты, увлекая за собой приросшую голову и остальное тело. С шумом упала на пол, и грациозно перекувыркнувшись несколько раз, замерла неподвижно. Андрюша молниеносно бросился к телу и забрал свой крест.

— Да я… да я, тебя расстреляю, контра! — страшно прокричал Федя, хватаясь за кобуру.

Но в это момент послышался глухой, но удивительно громкий, звук. Деревянная табуретка, направляемая возбуждённой рукой Николая Ивановича, по большой круговой траектории, всей мощью своего цельнодеревянного тела, обрушилась на выпуклый затылок Феди.

Страж порядка застыл на месте, как каменное изваяние. Правая рука картинно замерла на расстёгнутой кобуре. Волчьи глаза округлились и милиционер, словно поверженный памятник, не сгибаясь, упал прямо лицом в пол. Из-под сплюснутой, надорванной фуражки, равномерно окрашивая короткие волосы, стала медленно расползаться вязкая кровь, заливая масляным пятном недавно вымытый пол.

Николай Иванович устало осмотрел поле боя. Два поверженных тела недвижно лежали в разных концах комнаты. Одно грузное, мордой вниз, другое — маленькое, физиономией вверх.

Михайленко нервно провёл рукой по волосам, и кинулся к комоду. Открыл верхний ящик. Тщательно порылся, по локоть, засунув руку. Затем отодвинул нижний ящик, скороговоркой приговаривая:

— Где же я его положил? Где же я его положил?

Наконец, в третьем ящике нашёл маленький чёрненький предмет, похожий на "пейджер". Дима с Андрюшей переглянулись. Преподаватель быстро натиснул красную кнопку. Раздался тонкий писк. Историк прислушался. Матвей Петрович шевельнулся, открыл глаза и тихо застонал.

Историк бросился открывать окна. Через насколько минут, на уровне окна показался слегка покачивающийся катер, такой точно, как у Чударя, и кудрявоголовый, рослый кормчий в светлой футболке тихонько постучал по стеклу.

Николай Иванович стал открывать массивное, заплывшее густой белой краской окно. Но краска так сильно затекла в щели между рамами, что окно никак не хотелось открываться. Преподаватель дёргал и дёргал за прямоугольную, железную ручку, но оконная рама оставалась абсолютно неподвижной, только стекла сильно дребезжали.

Кормчий начал выказывать признаки волнения: упирался ладонями в раму, надеясь помочь; нервно поворачивался в лодке; тревожно покачивал головой.

После очередного, отчаянного рывка, рама с треском распахнулась, но по стеклу сверху вниз, чуть наискосок, уверенно поползла живописная трещина.

— Вот так неудача!!! — в сердцах воскликнул Михайленко, осматривая лопнувшее стекло.

— Что там у тебя? — зычным голосом спросил кудрявоголовый, наклонившись к окну и пытаясь осмотреть комнату.

— Да тут, двоих нужно привести в чувства. Память восстановить и слегка почистить. — устало молвил Михайленко, указывая на валяющиеся тела.

— Ага! Понятно! — бодро ответил кудрявоголовый.

Но в эту минуту Матвей Петрович, полностью пришедший в себя, мягко повернулся на левый бок и правую руку быстро сунул в боковой карман. В руке холодно блеснуло чёрное тело пистолета.

Андрюша, повернувший голову на тихий шум, только вскрикнул, увидев черноту оружия и скорее автоматически, чем осознанно с разворота, по футбольному, наотмашь, резко и быстро, снизу вверх нанёс "штатскому" сильный удар ногой в голову.

Многострадальная голова Матвея Петровича, словно хорошо накачанный кожаный мяч, легко взлетела над полом на несколько сантиметров и безусловно полетела бы и выше, но не пустило не желающее летать тело, через вытянувшуюся и вздувшуюся крупными венами шею.