Голоса трех миров

В тот же миг она исчезла, использовав нулевой путь к десятому выходу.

Дюша не пошел в богатую, постоянно обновляющуюся игротеку «глоботрясов», ему сейчас было не до игр. И в «музыкальные ловушки» не заглянул, хотя с тех пор, как клюнул на Владимира Высоцкого в той самой, № 14, он зауважал это глоботрясовское изобретение. Его словило еще раз пять, не больше, но и это он считал замечательным достижением. Сейчас же ему не хотелось ни в какие ловушки, а в № 14 тем более. Несколько минут он просто пялился в пустой и беспечный голубой небосвод. Если бы не снующие по небу флайеры, там бы царил полный виртуальный покой. В душе у Дюши покоя не было, даже виртуального. «А пойду–ка я спать, — решил он. — Залягу в глоботрясовскую «покойку», так и Мелю дождусь, и не буду нервничать».

Он отыскал Стебу и велел, когда появится здесь Мельница, передать ей, что он в «покойницкой», потом спустился на двенадцатый подземный этаж, где она находилась, занял отдельную спальную, завалился в «покойку», выбрал щадящий режим и погрузился в яркие, пахучие, звучащие, осязаемые виртосны.

Зверь выступил из темноты, надвинулся разом и весь, еще не видимый, но ощущаемый явственно и близко. Непроглядная чернота без единого проблеска света скрывала могучее тело. Солнце спряталось, а Луна не взошла. Ни ветерка. Но все, все вокруг: воздух и земля — насыщено плотным духом, дыханием и смрадом гигантского пса.

Из тьмы горели глаза. Как зимой две фары автобуса во время последнего рейса. Нет, выше, больше, мощнее. Словно две новых зеленых луны, они высветились над головой, и по высоте их стояния можно было судить о размерах титана.

Холод, безжалостный холод пропитывал все. И шерсть не спасала, будто ее не было вовсе. Его била крупная дрожь. Но это значит, что зверь далеко. Он не чувствовал жара жизни, только смрад и дыхание и зеленые луны глаз. Светятся, но не светят. Горят, но не греют. Неужели зверь настолько огромен?

— Ты дрожишь, тебе холодно, побежали, — совсем рядом звучит голос Вари. Скосив взгляд, он увидел ее в свете лун. Значит, все–таки светят.

— Давай–давай! — Сделав два укороченных игривых прыжка, она припала на передние лапы. — Движение — лучший способ согреться.

Он дрожал и от холода, но и от страха, что охватил его целиком и пробрался повсюду, в самые дальние

закоулки сознаиия. Лапы не слушались, тело застыло, разум окоченел. ' — За мной! За мной! — призывно крикнула Варя и помчалась вниз с Лысого холма, мгновенно скрывшись за неровной кромкой плоской вершины.

Осторожно переступая лапами, он тоже подобрался к началу крутого склона. Глянул вниз с немыслимой высоты. Там, у подножия кручи, шарили по глинистым кочкам пустыря два холодных круглых пятна от прожекторов–глаз гигантского бессловесного пса. Мелькая в этих кругах огненной белкой, у подошв, когтей и лап черного великана металась совсем маленькая колли.

— Сюда! Сюда, переросток! — позвала она.

Неужели Рута не видит, ничего не замечает, не понимает? Пятна света сошлись и слились воедино на маленькой рыжей фигурке с белым воротничком, и в тот же миг обе луны покатились с черного небосвода. Ниже, ниже, еще и еще, а под ними огромная пасть, которой не видно пока, но скоро… Неужели Рута даже не чует?

Колли стояла вполоборота, глядя на него и плавно виляя хвостом.

— Что, нравится? — спросила она.

— Рута! Рута! Он сверху! Вверх! Посмотри же ты вверх!

Нервный прерывистый лай — вот и все, что вырвалось из его горла.

— Бессловесный, — констатировал этот факт кто- то совсем рядом с Барди.

Он обернулся. На него смотрел Ник и даже указывал пальцем — верх презрения.

— Просто бессловесный пес, да еще бешеный. Я бы не стал с ним возиться.

Ник повернулся спиной и двинулся прочь, поигрывая драгоценным ошейником с говорилкой в правой руке. Барди зарычал, дернулся вслед и проснулся.

Он лежал на боку, вытянув все четыре лапы, поверх жестковатой, но теплой подстилки, густо пропахшей псиной. Ровный пол помещения, прозрачная, но не самая чистая створка двери, пара круглых ярких люминесцентных ламп, удаляющиеся шаги и тихое позвякивание металла о металл. Голова не слушалась и долго не хотела подниматься. Он смог осмотреться лишь тогда, когда шаги окончательно стихли. Но человек не ушел, он был где–то рядом, хотя Барди и не видел его сквозь непрозрачную стенку маленькой комнатушки, впрочем, не многим меньшей, чем домик Барди в родном поселке. Снова послышался голос, вернее, голоса.

— Нет, с собакой нельзя, пусть подождет снаружи.

— Однако порядочки у вас…

— С чего вы вообще взяли, что он стимулирован?

— У меня есть на то веские основания, в конце концов, это моя специальность. Давайте проверим. Я предлагаю простейший тест.

— Это не входит в мои обязанности. Я ваших тестов не понимаю.

— Да ведь простейший, с говорилкой.

— Не мое это дело. Приходите утром, будет дежурный зоолингвист, соберете комиссию, ничего с вашим псом до тех пор не случится.

— Да ведь…

— Не имею права. Я даже пускать вас не имел права в это время. Покиньте помещение.

— Уф-ф, елки зеленые.

— Во–во, все вы натуропаты. До завтра.

— Послушайте, но мы могли бы…

— Покиньте помещение, или я вызову полицию, — зазвенел металлом первый голос.

Вскоре Барди понял, что один из невидимых ему незнакомцев ушел, нехороший другой его попросту выпроводил и теперь приближался. Он не чуял его, но слышал звуки шагов — еле слышное шарканье по скользкому полу. Но вот он появился за прозрачной перегородкой, украшенной серыми пятнами и несколькими царапинами, очевидно от острых зубов прежних затворников, — невысокий, плотно сбитый человечек с темными курчавыми волосами, одетый в форму Департамента санитарно–экологической службы — белый просторный комбинезон и зеленое кепи, кое–как угнездившееся на густой шевелюре.

— Прочухался? — усмехнулся он.

Барди не знал этого слова, но догадался о его значении.

— Чего морду воротишь, псина?

Барди действительно отвернулся в глухой угол — так было легче сдерживать нараставшее раздражение, разбуженное тоном и оскорблением. Дрожь, с которой он очнулся и которая начала уже было стихать, усилилась.

— Ишь, какой нервный, — продолжал насмехаться человек. — Аж колотит всего. Дикарь есть дикарь. Ничего, тебя нейтрализуют, ты и успокоишься. А го- ворилка тебе, пес, нужна не больше, чем козе баян.

— Гав! Гав! Гав! — вскочив, взорвался Барди, все же еще сдерживаясь, стоя к прозрачной перегородке боком, стараясь все–таки не смотреть на обидчика.

Человек расхохотался:

— Глазки–то прячешь. Нет, ну и кадр этот зоолин- гвист, стимулированный — говорит. Бешеного дикаря распознать не может.

Барди бросился к перегородке. Ничего он не хотел сказать сейчас, он просто ревел и лаял, беснуясь от наглого хамства.

— О псих–то, — будто даже любовался им человечек. — Так бы и сожрал меня. Ах да, тебе ж пайка еще полагается, сейчас я тебе жрать дам.

Он повернулся к Барди спиной и скрылся за непрозрачной стенкой. В тот же миг Барди стало стыдно. Понурив голову и ссутулившись, он вернулся на лежанку. Лег спиной к перегородке, не повернулся даже на тихое жужжание, с которым появились из стены в его камере плошки с едой и питьем. Зачем? Барди и так чуял, что там. Сухие комочки комбикорма для собак, ну и вода. Пить, правда, хотелось, даже очень, а есть — нет. Но и утолять жажду он тоже не стал. Из гордости.

Он не обернулся даже на новый звук — настойчивый стук в находящееся где–то за пределами видимости окно. И опять послышался грозный голос маленького человека:

— Это кто там? Опять вы? Все, я вызываю полицию. Центральная! Центральная! Вот и вали!

На некоторое время все стихло, лишь человечек шаркал рядом за стенкой, затем принялся тихонько насвистывать какую–то нехитрую мелодию. Неожиданно Барди узнал ее. Человек явно фальшивил, но все–таки это была мелодия той самой песенки, которую пела Варя и которую украл у нее Султан, распевая в парке. Барди стало совсем грустно, и он сам не заметил, как начал подпевать тонким голосом на собачий лад. Опомнился только, когда перед его опущенным к полу взором возникла пара форменных ботинок с декоративным зеленым рантом и на толстой подошве.